Нечаева М. Ю.

Взаимодействие центральных и местных властей в управлении монастырями Урала в XVIII веке

// Уральский исторический вестник. – 1996. – № 3. С.90–100.

В электронном тексте указана нумерация страниц печатного издания: \C._\.

© Нечаева М. Ю., 1996.

Коммерческое использование и распространение в печатном виде, а также размещение в электронных библиотеках и изданиях без разрешения правообладателя недопустимы.

При цитировании и ссылках на данную публикацию указывать:

Нечаева М. Ю. Взаимодействие центральных и местных властей в управлении монастырями Урала в XVIII веке // Уральский исторический вестник. – 1996. – № 3. С.__ (http://atlasch.narod.ru/)

\С.90\

Управленческий опыт накапливается и сохраняется в практической деятельности веками. Поэтому исторический анализ организационных структур и методов позволяет оценить эффективность различных форм управленческого воздействия и выделить наиболее сбалансированные способы регуляции, опробованные опытом многих поколений.

\С.91\

Русские монастыри XVIII в. представляли собой сложные полифункциональные общности, включенные практически во все сферы церковной и государственной деятельности, поэтому на материалах монастырских фондов можно изучать типичную для того времени управленческую систему во всем ее многообразии.

Восемнадцатый век для монастырей — эпоха перелома. Первая его четверть — время преобразований Петра I, в том числе и церковной реформы, положившей начало новому периоду истории русской церкви. Заключительный аккорд ее — создание в 1721 г. Синода, центрального органа, регулировавшего деятельность всех церковных организаций, включая и монастыри. Секуляризация 1764 г. привела к исключению из сферы регуляции монастырской администрации основного круга хозяйственных проблем, к существенному изменению системы управления монастырями. Период истории монастырей между двумя этими датами — 1721 и 1764 гг. — особо интересен в плане управленческой практики: в это время уже в полной мере проявились основные формы взаимоотношений различных звеньев государственного аппарата эпохи абсолютизма — центральных и местных, церковных и светских, а разносторонняя деятельность монастырей, еще не подвергшихся секуляризации, испытывала воздействие административных предписаний всех этих органов по самому широкому спектру вопросов — от чисто хозяйственных до культовых.

Уральских обителей в то время было около 12 (численность их колебалась — одни закрывались, другие появлялись, монастыри соединялись и разделялись). В основу данной статьи положен комплекс источников из трех архивных фондов — Далматовского Успенского, Верхотурского Николаевского и Кондинского Троицкого монастырей [1], представляющих собой значительную часть сохранившихся материалов о монастырях Урала. Все эти обители [2] в 20—60-е гг. XVIII в. относились к одной епархии — Тобольской и Сибирской, до образования Оренбургской губернии состояли в ведомстве Сибирской губернии, что позволяет более детально проанализировать практику местного управления, взаимно дополняя материалы каждого из трех изученных монастырских фондов.

Одна из важнейших характеристик системы управления — формы взаимодействия центральных и местных властей в процессе регуляции различных направлений деятельности. Эти исторически преходящие формы представляют собой определенные модели механизмов управления. Они могут быть описаны как с помощью традиционных исторических методов, так и с использованием статистических показателей.

Поскольку все решения внешних для монастырей органов власти доводились до обителей в форме письменно фиксируемых распоряжений, можно говорить о том, что само количество предписаний, присылаемых в монастыри из различных инстанций, является отражением степени внимания этих органов к тем или иным аспектам жизнедеятельности монастыря и его вотчины, вклада этих инстанций в управление монастырями. Поэтому в основу выделения форм взаимодействия центральных и местных органов может быть положено численное соотношение решений этих властных структур по различным направлениям деятельности, которое могло колебаться в значительном диапазоне (см. таблицу).

Некоторые направления деятельности монастырей составляли предмет забот центральных органов, при весьма скромном участии местных инстанций (культовое освящение государственной деятельности, политические преступления, общие принципы судебной деятельности, размещение отставных военных по монастырям). По ним от 70 до 100% получаемых в обители указов издавалось центральными инстанциями. Столь явное устранение местных органов от их реализации объяснялось обычно одной из следующих причин.

Распоряжения имели для монастырей чисто информационное значение, поскольку их практическое воплощение возлагалось на иные инстанции.

\С.92\

* – Учитывались те документы, инициативный орган для которых указан в документе монастырских архивов или восстановлен по публикациям источников.

** – Единичные документы.

\С.93\

Примером такого назначения были присылаемые в уральские обители указы и предписания относительно общих принципов судебной деятельности.

В 20—60-е гг. XVIII в. не принимались законодательные акты, коренным образом меняющие или систематизирующие все правовые нормы в России. Продолжали действовать основные сборники светских и церковных правовых норм — Соборное Уложение, Номоканон, Правила и акты церковных соборов, дополнявшиеся отдельными законодательными актами. Внимание центральных органов (а их решения составляли до 75% присылаемых в монастыри указов по данному направлению деятельности) было направлено на более четкое размежевание компетенции светских и духовных инстанций в судебной деятельности (на уровне центральных и губернско-епархиальных органов) и определение правил ведения судебно-следственного процесса. Такие указы в монастырях просто «принимались к сведению».

2. Указы касались прецедентов, почти не встречающихся в практике уральских монастырей (например политические преступления).

3. Центральные органы имели прямые контакты с монастырями.

Распределение отставных военных по монастырям по каждой конкретной кандидатуре, например, обычно решалось центральными органами, а местные их только присылали в монастырь согласно предписаниям. Концентрация решений о судьбе отставных военных в руках нескольких центральных органов — императорской власти, Сената, Военной коллегии — была логическим продолжением традиционного отнесения к компетенции государя всех вопросов формирования регулярной армии. С момента приема отставного за его реальным положением в вотчинах уральских обителей внешние инстанции — ни центральные, ни местные — уже не наблюдали.

Вполне традиционной в 20—60-е гг. XVIII в. стала регуляция религиозного освящения актов государственной деятельности (событий, связанных с правящей династией — рождениями, браками, смертями, а также с военными действиями). Указы становились своеобразным средством информирования о тех минимальных изменениях, которые следует произвести в богослужебных текстах, а печатные формы, рассылаемые при этом, носили стандартный характер и автоматически разрабатывались Синодом при наступлении того или иного государственного события. Подобные распоряжения достаточно было довести до сведения исполнителей (священников), поскольку сама сфера, характер распоряжения и механизм реализации на местах были вполне традиционны. Особая ритуализация этой деятельности позволяла легко проконтролировать исполнение указаний: существовали традиционные сроки, чиноположения церковных служб, сами культовые акты происходили при большом стечении прихожан, поэтому всегда была масса свидетелей их исполнения или неисполнения.

По ряду направлений деятельности монастырей была обратная картина — явное преобладание решений местных органов. Так, вопросы организации обороны региона и военных поставок решались губернскими властями и подведомственными им военными и светскими канцеляриями — это была традиционная сфера их компетенции, вполне логичная и обеспечивающая должную оперативность оборонных мероприятий. Имущественные споры, уголовные дела, вопросы сословной принадлежности, социальные конфликты, содержания колодников регулировались решениями местных органов в силу своего узко-конкретного характера. Большинство указов о монашестве, священнослужителях принималось на епархиальном уровне, поскольку епископы традиционно имели большую власть в этой сфере и решения касались отдельных представителей духовенства (например, вопросы разрешения на постриг, назначения в церковный причт, наказания за бытовые проступки — пьянство, «шумство», драки — и мелкие должностные неисправности — небрежное или неправильное церковное делопроизводство).

\С.94\

Примерно равное соотношение решений центральных и местных властей в регуляции того или иного направления деятельности (в диапазоне 40 — 60%, см. таблицу) также могло объясняться различным механизмом взаимодействия инстанций.

1. Предметное размежевание сфер компетенции. В сфере общеорганизационных вопросов, например, центральные инстанции принимали распоряжения относительно общей организации канцелярской службы, почты и т. д., действующие как для монастырей, так и для светских канцелярий, а епархиальные органы решали вполне традиционные для них территориальные проблемы разделения и слияния приходов, заказов, монастырей.

2. Однотипность решений, принимаемых центральными и местными органами. Такие распоряжения обычно носили прецедентный характер и издавались скорее «для ведома», чем для исполнения в обязательном порядке. Примером тому является регуляция хозяйственной деятельности.

Основу монастырского хозяйства составляло земледелие, поэтому справедливо было бы ожидать особого внимания к нему внешних инстанций, так как, помимо денежных податей, все остальные государственные сборы из монастырской вотчины брали продуктами земледелия — хлебом и фуражом. Однако интерес внешних инстанций к этой сфере хозяйственной деятельности был весьма скромным.

Центральные светские органы требовали предоставления помещиками (это имело отношение и к монастырским властям) своим крестьянам семенного и пищевого хлеба (указы 1723, 1734, 1749, 1754, 1761 гг.) [3]. Никакого механизма контроля за их исполнением предусмотрено не было.

Такая практика действительно существовала в уральских монастырях, но порождена была отнюдь не указами светских властей. Случаи подобных заимообразных выдач фиксируются намного раньше времени издания указов, ни монастырские власти, но ни сами просители на эти указы никогда не ссылались.

Епархиальные власти эпизодически принимали решения, обязательные для монастырского исполнения, по отдельным текущим вопросам. В 1751—1752 гг., например, консистория приказала Кондинскому монастырю предоставить нескольким крестьянам заимки по их индивидуальным прошениям, землю для пашни и сенокоса [4]. Сохранилось всего два таких документа в достаточно многочисленном делопроизводственном массиве монастырей, так что подобное вмешательство в хозяйственно-экономические отношения в целом следует признать нетипичным.

Этим практически ограничивались все решения внешних инстанций по основной отрасли монастырского хозяйства. Конкретные вопросы выносились на их решение редко, а общие распоряжения, тоже весьма эпизодические, не имели продуманного механизма реализации и контроля, могли не учитываться монастырскими властями.

Второй крупной отраслью монастырского хозяйства было скотоводство. В Далматовском монастыре, например, было значительное поголовье крупного рогатого скота различных пород, свиньи, овцы. Лошадей здесь покупали даже губернаторы и митрополиты.

Внешние органы в первую очередь интересовались мерами против падежа скота, поскольку эпизоотии носили инфекционный характер. Указы о мерах против падежа скота издавались императором и Сенатом в 1746, 1756, 1757 гг. [5], в них был предусмотрен целый комплекс мер: больной скот угонять в леса и поля и там держать до смерти или выздоровления, в места эпизоотий скот не водить, павших животных закапывать в ямы, не снимая шкур. Все это было предписано еще указом 1746 г. и потом только подтверждалось. О начале и прекращении эпизоотий было предписано рапортовать в Сенат. Ответственность возлагалась на губернаторов, воевод, вотчинных управителей и мирские правления под угрозой штрафа.

\С.95\

Местные светские власти действительно проявляли большую активность при возникновении в регионе случаев конского падежа, как после издания указа 1746 г., так и до этого. С мест достаточно оперативно рапортовали о случаях падежа в управительские и провинциальные канцелярии. Последние рассылали по всей провинции указы с информацией о эпизоотии с повторением всех или отдельных предписаний центральных властей. Таким образом, после указа 1746 г. как центральные, так и местные светские органы лишь повторяли те указания, которые поступили при начале эпидемии [6].

Несмотря на эту повторяемость случаи нарушения отдельных правил имели место на протяжении всего периода (хотя одиозных случаев в монастырских вотчинах не зафиксировано). Проверкой исполнения мер предосторожности внешние инстанции не занимались, довольствуясь стандартными рапортами от монастырских властей.

Местные светские власти предписывали правила содержания лошадей. Связан этот интерес был с тем, что монастыри по р.Исети находились рядом с жилищами «киргизцев»,имевших устойчивую славу конокрадов, и случаи угона пасшегося без присмотра скота были достаточно часты. Управительские и провинциальные канцелярии неоднократно предписывали (1743, 1758, 1759 гг.) [7] держать лошадей под присмотром, грозили штрафом хозяевам, отпустившим их на пастьбу, но реализация этих предписаний целиком ложилась на монастырские власти: внешние инстанции не проверяли его исполнения. Само повторение этих предписаний, спровоцированное каждый раз прецедентами его нарушения, говорит о том, что в целом в Исетской провинции соблюдали его не всегда. Монастырские власти кроме публикации таких указов дополнительных распоряжений в вотчину не давали и отчетов о исполнении не требовали, но лошади в монастырских вотчинах терялись чаще все-таки со двора, чем с пастбища. Все эти предписания в равной мере относились как к монастырям, так и к другим вотчинам и государственным владениям.

3. Примерно равное соотношение распоряжений органов различных уровней чаще свидетельствует о том, что решения центральных реализуются через местные, то есть о существовании определенного механизма действий и системы контроля. Такое положение было характерно для организации государственных сборов и повинностей, рекрутчины, государственных монополий и т.д.

Размер, периодичность, целевое назначение, форма выплаты (деньгами или натуральными продуктами) государственных сборов, социальная принадлежность облагаемых податями устанавливались исключительно центральными светскими властями. Они же определяли и те организационные структуры, на которые возлагались эти мероприятия.

Губернские органы вмешивались в процесс регуляции государственных сборов в трех случаях:

а) при несоблюдении сроков предоставления сборов и соответствующих ведомостей;

б) при отдаче на откуп таможенных сборов по провинциям;

в) при непосредственном обращении к ним различных инстанций с требованием организовать сыск скрывающихся от уплаты подушного сбора.

В 20-е гг. в подушный сбор были непосредственно вовлечены епархиальные органы. Назначая комиссаров (до конца 1724г.), давали им инструкции, весьма интересные в организационном плане. Так, в инструкции комиссару от земли архиерейского дома сыну боярскому Петру Шмыгину от 20.4.1724 г. предписывалось собирать подушный сбор с крестьян и разночинцев «по богатству», учитывая число престарелых, малолетних, увечных и бедных. В инструкции четко указывались суммы и сроки сборов, давались указания о числе счетчиков и рассыльщиков, которых комиссар мог выбирать на местах, предписывалось исправное ведение \С.96\ записных книг, ежемесячные рапорты в архиерейский дом о ходе сборов, разрешалось брать определенное количество подвод (не более двух). Записные книги и собранные деньги предписывалось присылать в консисторию ежегодно. Приступив к своим обязанностям, Петр Шмыгин вскоре составил и прислал в архиерейский дом реестр выбывших после проведения ревизии, и консистория предписала выключить их из подушного оклада, считая это положение вытекающим из именного указа 1722 г. о ревизии. Такое толкование, несомненно, было оригинальным, но в системе ревизского учета так и не реализованным. Показательно, что Сибирская губернская канцелярия в 1731 г. запрашивала сведения о числе таких же выбывших податных, но и ей не удалось принять коренного решения по данному вопросу. По-видимому, на местах практика уплаты подушного оклада только с числа наличного населения продолжала существовать, и в 1735 г. губернская канцелярия вынуждена была специально разослать указ о запрете самостоятельного исключения кого-либо из подушного оклада [8]. Таким образом, на местах с момента введения подушного обложения по ревизским сказкам существовало стремление к текущей корректировке данных переписей и соответственно подушного сбора, причем в понимании необходимости этого были единодушны и сами вотчинники, и мирские власти, и губернские, и епархиальные органы, но центральные инстанции оказались неспособны наладить такую корректировку, и она не получила законодательной силы. Местные органы, считая несправедливым сбор с выбывших, в то же время предпочитали вопрос о включении дополнительно в оклад лиц, с момента проведения ревизии уже достигших податного возраста, не ставить, хотя прописные крестьяне, прибывшие в вотчину на жительство отставные военные включались в ревизские сказки с уплатой подушного сбора и в межревизский период. Думается, что складывающуюся на практике систему текущей регуляции податного обложения можно было при желании дополнить и системой фиксации убыли населения, и этим придать ей законченную гибкую форму, но центральные органы так и не санкционировали это.

Ряд функций за епархиальными органами сохранился и в 30—60-е гг. Как в своеобразную арбитражную инстанцию в консисторию обращались с жалобами на неправомочные с точки зрения монастырских властей действия светских органов. Консистория по таким жалобам списывалась с губернскими инстанциями и старалась урегулировать их, иногда выносила решения сама. Могли обратится в епархиальные органы и немонастырские жители, желая заставить монастырские власти выслать на постоянное место жительства находящихся в вотчинах беглых податных.

Практической организацией сбора государственных податей в 20—60-е гг. XVIII в. занималось низшее звено местной администрации в лице светских органов. В непосредственном контакте с монастырями находились земские (ставшие позднее управительскими) и воеводские канцелярии. Они информировали о наступлении срока сдачи сборов – каждого, хотя они менялись не так часто: подушный сбор сдавался до конца 1731 г. по третям года, с 1732 г. – пополугодиям, остальные сборы – за весь год сразу. Информировали заблаговременно – скажем, если полугодовые сборы проходили в апреле–мае и ноябре–декабре, то соответствующие напоминания рассылались еще в январе и сентябре. Обязательно указывалась необходимая сумма сбора в целом с вотчины, отдельно по ревизским душам и вписанным впоследствии. Напоминалось о необходимости выбора специальных сборщиков. Об их числе и поименном составе требовали сведения еще до приема денег. Такие списки хранились в управительских или воеводских канцеляриях много лет, поскольку ответственность сборщиков за недоимки не прекращалась автоматически со сдачей денег в канцелярию.

Аналогично была организована поставка рекрутов для российской армии. Основные условия определялись, естественно, центральными светскими инстанциями. \С.97\ Именными указами санкционировался ежегодный набор, эти указы издавались каждый год, даже если его условия и не менялись. В указах определялась разнарядка рекрутского сбора (до проведения первой ревизии — с количества дворов, после нее — с числа душ), требования к здоровью (обычно в довольно общем виде), определенный комплект одежды новобранца, сроки прибытия. Указом 1720 г. определялась выдача им жалованья, равного солдатскому, а с 1761 г. помещикам разрешено отдавать в солдаты непокорных крестьян. Особо предписывалось следить за тем, чтобы крестьяне не занимались членовредительством для уклонения от рекрутского набора (указ 19.1.1758 г.). Одновременно предписывалось отправить и доимочных по предыдущим нарядам рекрутов (особенно в 20—30-е гг.). Такую недоимку частично удавалось ликвидировать, но время от времени государство вынуждено было просто списывать задолженности, например, в 1754 г. был издан указ о сложении недоимки с прописных душ за 1724–1747 гг. С помощью рекрутского набора правительство пыталось избавить страну от нищих и гулящих, которых по сенатским указам 1736 и 1758 гг. предписано было брать в солдаты. Требуя исправной поставки рекрутов, правительство не желало идти на конфликты с помещиками, и в 1742 г. было указано не брать на службу добровольцев, сбежавших без согласия их владельцев [9].

Дети военных чинов (а к ним причислялись и отставные офицеры, и солдаты, живущие в монастырях на пропитании), освобожденные от податного состояния, были военнообязанными и подлежали отправке в школы с 7 лет (это так и не было реализовано в тот период), а «великовозрастные» – на военную службу. Для их выявления проводились периодические смотры недорослей, на которых военные власти фиксировали их возраст и таким образом получали информацию о числе лиц, уже годных в службу, или вскоре вступающих в призывной возраст. Указы о проведении таких смотров издавались либо императором, либо Сенатом. Пропуск смотров считался уклонением от службы и предполагал наказание, хотя правительство периодически объявляло о прощении этой вины [10].

Непосредственная организация рекрутского набора ложилась на местные органы. Губернская канцелярия определяла сроки присылки в нее рекрутов. Управительские канцелярии указывали срок сбора всех крестьян на смотр в монастырской вотчине, на который приезжали представители канцелярий и определяли потенциальную годность в службу крестьян. Велся учет присутствовавших на смотрах, остальных потом требовали прислать в эту канцелярию (вообще предписывалось на срок смотра крестьян из вотчины не отпускать). Подобные смотры фиксируются по источникам 20–30-х гг. [11], позднее, когда требования к рекрутам стали уже достаточно привычными, они были отменены. Сам сбор рекрутов возлагался на комиссаров, назначенных архиерейским домом, а впоследствии – на управителей земских и управительских канцелярий. Они определяли, сколько требуется рекрутов с каждой вотчины или слободы, сумму, взимаемую за « раскладочных рекрутов» — такая раскладка велась сначала между крестьянами церковных вотчин, а позднее между крестьянством ведомства одной управительской канцелярии; следили за своевременностью присылки рекрутов. Сам выбор рекрутов был в полной компетенции крестьянской общины, монастырские власти в них не вмешивались, только изредка отправляя непокорных и особо драчливых в рекрутчину [12]. Миром и снаряжали их, и собирали средства на отправку и жалованье на время до принятия их в службу. После этого рекрутов отправляли еще на один смотр, где их осматривал лекарь и определял годность к службе. Такие смотры в 20–30-е гг. обычно проводились в губернской канцелярии, в 40-е гг. — в управительской, с 50-х — в провинциальной.

Негодных рекрутов отправляли назад с требованием замены. Это повторялось на протяжении всего изучаемого периода, хотя требования к здоровью рекрутов \С.98\ практически не менялись и были достаточно просты. Иногда бывала и вторичная замена. Мирские власти на второй или третий запрос отправляли сразу несколько возможных кандидатур, предлагая соответствующей канцелярии самой выбрать из них подходящего [13]. Вероятно, такое предоставление негодных рекрутов являлось средством занизить их число: монастырские власти никогда не говорили о том, что не в состоянии набрать требуемое число рекрутов, обычно в первый же раз отправляли предписанное количество, но в результате последующей отбраковки, перевыборов, отсылок срок сбора кончался и недопоставленных рекрутов до следующего набора не требовали.

Приведенные примеры показывают, что при активном вовлечении местных органов в процесс реализации предписаний центральных властей удавалось добиться достаточно динамичной регуляции сложных управленческих ситуаций, таких, как государственные сборы и повинности. Хотя в них и накапливались определенные недоимки, но их размеры в монастырских вотчинах Урала были невелики и не вызывали особой тревоги властных структур.

Подводя итоги, можно отметить, что эффективность управления во многом зависела от формы размежевания полномочий между центральными и местными органами власти, степени проработки механизма их взаимодействия. Наиболее результативны в этом отношении были механизмы управления, основанные на примерно равной вовлеченности в данный процесс всех уровней властных структур, а также сохранение широкой компетенции местных органов власти в решении региональных проблем. Сосредоточение управленческих решений в руках центральных органов при фактическом устранении от их реализации местных органов могло обеспечить стабильное выполнение предписаний в монастырях Урала только при условии традиционности самих этих требований и отработанности до мелочей практики их исполнения на местах.

В этот период не было еще разделения законодательных и исполнительных решений, тот, кто издавал указ, должен был сам и продумать механизм его реализации, меры контроля. Ни одно нововведение не реализовывалось в полном объеме в результате однократного провозглашения, даже при условии того, что механизм реализации был предусмотрен в инициализирующем указе. Само бытование этих новаций и механизмов реализации должно было стать привычным, пройти проверку временем, а система контроля должна была показать свою практическую действенность и последовательность, чтобы его строгость оценили. 20–60-е гг. XVIII в. — время складывания многих механизмов такого контроля для различных предписаний, в том числе и для вполне традиционных.

Анализ книг исходящей документации Сената и Синода [14] — органов, через которые чаще всего распоряжения центральных учреждений доводились до сведения монастырских властей Урала, показывает, что 87% распоряжений Синода предназначались всем епархиям страны, а до 65% указов Сената — всем губерниям и провинциям. Остальные указы как правило касались отдельных должностных лиц и в монастыри не посылались. Таким образом, описанная выше картина воздействия центральных органов на монастыри Урала типична и для остальных регионов России.

Решения епархиальных и губернских органов обычно распространялись на все церковные и светские (соответственно) учреждения региона. Для низшего звена администрации были характерны распоряжения в большей степени узко-конкретные, но достаточно типичные для всех подведомственных им мест (разнарядки сборов, проведение допросов, подряды и т. п.).

Это позволяет говорить о том, что анализируемые в статье взаимодействия центральных и местных управленческих структур были характерны для всех монастырей страны, а многие черты такой регуляции были общими как для церковных, так и \С.99\ для государственных образований. Конечно, вопрос о специфике управления теми или другими из них требует особого изучения, а приведенные выше сведения можно считать предварительными данными для такого анализа.

INTERACTION OF CENTRAL AND LOCAL POWERS IN THE ADMINISTRATION OF THE URAL CLOISTERS IN THE 18th CENTURY

The 18th century cloisters were complex polyfunctional entities participating virtually in all spheres of clergical and state activities. The author argues that this makes possible to reconstruct a typical administrative situation. Basing the research on the cloisters' collections of documents statistical analysis (source complexes of the Dalmatovsky Monastery of Assumption, Verkhotursky Nicholai's Monastery, Kondinsky St.Trinity Monastery), the author concludes that the efficiency of the administration strongly depended on the form of authorities' demarcation between central and local bodies of power, the way the mechanism of their interaction worked. The mechanism of administration based on the more or less equal participation of all levels of power structures in the administrative process is considered to be the optimal. Wide range of competence enjoyed by the bodies of local power is also considered to be significant in regional problems solution.

M.Yu.Nechayeva

Авторский | Региональный | Хронологический |
Структурно-конфессиональный | По направлениям деятельности