При цитировании и ссылках на данную электронную публикацию указывать:

Нечаева М. Ю. За стенами древней обители. Четыре века истории Верхотурского Николаевского монастыря. Екатеринбург, 2000. С.__ (http://atlasch.narod.ru/)

Иноки и крестьяне [1]

\С.9\

Наделить обитель пашнями, покосами и угодьями повелевала еще царская грамота 1605 г. Сразу ли монастырь получил обещанное – сказать трудно, но к 1624 г. ему принадлежали две деревни и пашня с одним двором под стенами самой обители. Деревни тогда были невелики – на 1–2 двора, и работников было мало. В 1624 г. – всего-то 6 дворов во всех владениях. Пришли эти люди на монастырские земли добровольно и жили там с условием выделения братии половины собираемого ими урожая (их так и называли – «половники»). Они заключали с настоятелем договор на несколько лет работы, после чего могли свободно уйти.

Вероятно, получив землю, монахи первое время обрабатывали ее сами. Но, как видим, уже к 1624 г. на 8–13 монахов и послушников (в 1621 г. их было 8, в 1627 г. – 13) приходилось 6 крестьянских дворов, которые, надо полагать, обеспечивали обитель пропитанием. Жалованье монастырю продолжали выплачивать вплоть до 1698 г., хотя его размер несколько раз менялся. Учитывалось при назначении руги и увеличение числа братии. Время от времени получал монастырь некоторые суммы от местных властей. Стремясь увеличить материальное благополучие обители, настоятели неоднократно пытались добиться освобождения своих земель от уплаты государственной подати – «пятинного снопа», то есть 1/5 всего собранного урожая, но безуспешно. Зато, вопреки действующим законам, в 1622 г. царь позволил монастырю принимать земельные вклады от мирян.

«Вклад» – это пожертвование деньгами, движимым или недвижимым имуществом. Делая вклад, миряне обычно просили молиться за них или оговаривали свое последующее поступление в число братии. Поскольку в XVII в. на Восточном Урале свободных земель было еще много, сделать такой вклад в обитель могли даже простые крестьяне и горожане. Особенно приветствовали монахи вклад уже обработанной земли – «росчисти», впрочем, брали и необработанные, поскольку знали, что смогут найти наемных работников или зависимых крестьян. К 1621 г. монастырь имел 6 вкладных деревень помимо пашни, отведенной местными властями.

\С.10\

При случае верхотурские иноки пополняли владения и другими способами. Они брали на себя уплату государственных сборов с запустевших земель, естественно, приобретая и саму землю «полюбовно». Монастырь давал деньги в долг под заклад земли (особенно часто с такими просьбами обращались коренные жители – вогулы), и несостоятельные должники могли расстаться со своими участками, не рассчитавшись в срок.

Деревеньки на 1–2 двора, отошедшие к монастырю еще в первые годы и десятилетия существования обители, постепенно разрастались и становились многолюднее. К концу 70-х гг. XVII в. их было уже 9, самым крупным владением из них была заимка (отдаленное поселение) на р. Пышме.

Росло и население монастырских вотчин. Верхотурье стояло на пути в Сибирь, и в XVII в. через него шла большая волна желающих попробовать свои силы на новом месте. Но дорога в Сибирь длинна, ее сложно преодолеть одним махом. Остановиться на несколько лет под Верхотурьем, под защитой монастыря, который постарается оберечь от излишних государственных поборов и повинностей, да и от произвола местных властей, казалось неплохим вариантом для многих. Конечно, на монастырь приходилось поработать, но зато можно было первое время пожить возле него, получить помощь в обустройстве. Да и сама работа на обитель считается делом богоугодным. Большинство монастырских работников в XVII в. жили в вотчинах несколько лет, после чего уходили в поисках лучшего дальше. За восемь лет, с 1680 по 1688 г., например, население владений Николаевской обители обновилось наполовину.

Те, кому подходили местные условия, могли навсегда остаться в вотчине. Они обзаводились семьями, своим домом, хозяйством и постепенно превращались из половников в монастырских крестьян. Если половник был временным работником, то крестьянин считался уже человеком полностью подвластным монастырю. Сведений о насильственном обращении половников в зависимых крестьян по верхотурским вотчинам нет, следовательно, они добровольно соглашались на это. Вероятно, монахи казались хозяевами вполне разумными и рачительными: они требовали уплаты оброка (части продуктов земледелия, собираемых с крестьянских наделов, или их денежного эквивалента) либо работы на монастырской запашке (тот участок земли, урожай с которого полностью поступал в хранилища обители), но размер таких сборов и отработок устанавливался посильный. В случае нужды братия могла помочь зерном, строительными материалами, хотя и небескорыстно, конечно, но в целом монастырь не был заинтересован в разорении собственных работников. На страже интересов крестьян стояла община, они сами выбирали старосту, сотников и десятников, которые организовывали совместные работы в пользу монастыря. К тому же, монастырь, как бережливый хозяин, старался свести к минимуму все другие сборы и отработки крестьян, кроме работ в пользу него самого. Напомним, что территория восточного склона Урала в XVII в. только еще заселялась и осваивалась, активным проводником такой колонизации выступало государство, и ему постоянно требовались люди для построения крепостей, устройства дорог и т.п. Искушение прибрать к рукам и заставить выполнять работы одинокого человека, оказавшегося в далеком и самовластном крае, было сильно, а монастырь имел авторитет, мог постоять за интересы своего крестьянина, если надо, то и подать жалобу вплоть до самого царя. В общем, был резон стать монастырским крестьянином, хотя это был всего лишь выбор меньшего из двух зол. К 1763 г. за Верхотурским Николаевским монастырем числилось 560 душ мужского пола крестьян (и примерно столько же женского).

\С.11\

Монахи и послушники Верхотурского монастыря достаточно скоро после основания обители отошли от физических трудов, переложив их на плечи половников, к тому же, получая государственную ругу. У нас нет причин сомневаться в искренности религиозных чувств, приведших этих людей в стены обители, которую они, кстати, первые годы строили сами. Вероятно, не без причин жаловались они и на «убогость» своего монастыря. Но ситуация менялась довольно быстро, и когда появилась возможность нанять работников, монахи пошли на это, оставив на свою долю молитвы, пост и управление трудами половников и крестьян.

Для россиян XVII–XVIII вв. такое распределение обязанностей было вполне традиционно и не вызывало лишних споров. Конечно, если монашествующие не злоупотребляли своей властью над крестьянами. Но у последних всегда были способы выказать протест.

Первые свидетельства недовольства действиями верхотурских монахов связаны с методами приобретения ими земель. По мере заселения и освоения Урала прежде пустующие территории окультуривались, и если раньше, когда большинство земель было свободно, граница владений разных хозяев могла детально не фиксироваться, то теперь старались провести ее как можно точнее. Часто казалось, что противоположная сторона несколько превысила свои полномочия, прихватив и соседскую землицу. Обвиняли в таком «прихвате» и Верхотурский монастырь, да и он сам своих соседей государственных крестьян – тоже. Обе стороны обычно упорствовали в своих правах на спорную территорию, пытались «огородить», побыстрее и тайком распахать землю, нарушить соседскую межу. Чаще всего документов, обосновывающих права обеих сторон на четкое размежевание, не находилось, ссылались на показания старожилов. В XVII в. подобные конфликты Верхотурскому монастырю удавалось иногда решать за счет обмена спорных территорий, благо резерв пустующих земель еще был. В XVIII в. ситуация стала сложнее.

Взяв деньги под залог своей земли, местным жителям не всегда удавалось вернуть долг, а монастырь был не склонен растягивать уплату долгов и забирал залог. Такие сделки были особенно распространены между монахами и вогульским населением (сейчас вогулов называют манси). Впоследствии у закладчиков или их родственников возникало желание вернуть земли, но монастырь обычно доказывал свою правоту. Конечно, иногда это было не вполне гуманно, но с юридической точки зрения сложно оспаривать действия братии. В 1685 г. вогул Табан Черенкулов (он был крещен и получил христианское имя Вонифатий) заявил, что в 1669 г. не давал закладной монастырю на свое владение и не брал у них под залог 50 руб., а посему отказался освободить землю. На допросе он ссылался на то, что не помнит о сделке, «потому что де это время ево, Нифатка, в монастыре в больничной келье поили по многие времена и на тое ево вотчину крепость у него выманивали». Но монахи предъявили оформленные по всем правилам документы, и это решило дело в пользу обители. Впрочем, не всегда монастырю удавалось подтвердить свои права документами.

\С.12\

Половники имели самый простой способ опротестовать неправомерные с их точки зрения действия монастыря – уйти из вотчины по истечении срока договора или оспорить его в случае нарушения монастырскими властями взятых на себя обязательств. Как мы уже говорили выше, «текучесть» рабочей силы в монастырских вотчинах XVII в. была велика, но неизвестно ни одной челобитной, в которой половник обвинял бы старцев в нарушении договора, поэтому сложно приписать это явление к фактам социального протеста.

При поступлении в монастырские крестьяне иногда оформлялся специальный документ – кабальная грамота, в которой могли оговариваться и обязательства, которые брал на себя монастырь (например, предоставление займа). Если впоследствии обитель не выполняла обязательств, крестьянин мог уйти из вотчины, а в случае воспрепятствования этому монастырского начальства воззвать к местным светским властям для разрешения конфликта. Такой случай имел место, например, в 1700 г., когда крестьянин Ульян Ерофеев ушел из монастырской вотчины в Красноярскую слободу, поскольку обитель не предоставила ему обещанного займа.

К концу XVII в. монастырь все больше усилий прилагал к тому, чтобы лишить крестьян свободы перехода в другие места. И хотя получить государственную санкцию на закрепощение людей, ранее не числившихся за монастырем, было непросто, поскольку власти начинали интересоваться тем, откуда пришел этот человек, не беглый ли он от помещика или из государственных земель, тем не менее при каждой новой переписи реестр зависимых крестьян возрастал, и не только за счет родившихся в самой вотчине.

Вероятно, получив юридические права на крестьян, обитель начинала понемногу увеличивать размер сборов и повинностей, ссылаясь на то, что их хозяйство уже окрепло. Крестьяне, понятно, не проявляли склонности к такому ужесточению условий, и время от времени ими овладевала «охота к перемене мест». Они бежали из монастырской вотчины дальше на Урал или в Сибирь: неосвоенных мест было еще достаточно, а рабочие руки везде требовались, так что была надежда найти более легкие условия существования. Впрочем, подобные надежды посещали не только крестьян Верхотурского монастыря, но и жителей государственных деревень и крепостей Урала, а также частных заводов, которые стали активно возникать в XVIII в. Ситуация была парадоксальная: каждый владелец (будь то монастырь, заводчик или государство) хотел удержать от бегства своих крестьян, а уж если они сбежали – непременно сыскать и вернуть, но в то же время с удовольствием принимал пришлых и явно беглых, скрывая их от законных владельцев, припрятывая первое время в дальних деревнях и пользуясь трудами гонимых законом людей. Можно ли было при таких условиях организовать надежную систему сыска и возврата беглых? Конечно, нет. Монастырские крестьяне бежали на заводы и в государственные слободы, а государственные и заводские крестьяне – в монастырские вотчины. Владелец редко находил своих беглых, но если это удавалось, то можно было добиться их возвращения и даже уплаты штрафа за держание беглых.

\С.13\

В целом, отношения между монахами и крестьянами складывались достаточно мирно. Вотчинное хозяйство было большим и многопрофильным. В нем было все: земледелие, огородничество, скотоводство. Имелись свои мельницы. У государства за небольшую плату брались в аренду рыбные озера (самое большое из них – Ирбитское). Основные средства к существованию давала монастырская заимка на р. Пышме. В XVII–XVIII вв. Верхотурский монастырь был не самым богатым в Зауралье, но вполне достаточным. Хлебом и рыбой даже приторговывали в Верхотурье, Соликамске, Тобольске.

Были в монастыре свои умельцы-судостроители. Они строили «дощаники», предназначенные для перевозки хлебных и других припасов. Причем мастерами являлись сами монахи. Так, в 1670 г., это был инок Макарий, а в 1674—1676 – казначей старец Митрофан. Заказы поступали от местных властей.

Увы, монастырский архив горел дважды, в 1716 и 1762 гг., поэтому сложно описать организацию монастырской деятельности во всех деталях, однако кое-какие наблюдения можно сделать. Во главе монастыря стоял настоятель. Все финансовые дела вел казначей (с благословения настоятеля), а работами в вотчине руководил келарь или посельный монах (как следует из названия, ему поручался надзор за посельем – самым крупным хозяйственным центром вотчины, каким была Пышминская заимка; к центру тяготели и другие, более мелкие вотчинные деревни). Хозяйский пригляд требовался везде – и на рыбных ловлях на отдаленных озерах, и на мельницах, и на скотном дворе. Вероятно, это также поручалось монахам. Впрочем, они знали цену самоуправлению и не ставили лично каждого крестьянина на ту или иную работу, не занимались сбором причитающихся обители продуктов с каждого индивидуально, не обходили крестьянские дворы, собирая деньги для уплаты государственных налогов. Для этого крестьянская община избирала мирское правление, куда входили староста, пищик и сотники, распределяющие работы и сборы в пределах сотни или около того дворов, а также десятников (занимавшихся тем же, но в пределах десятка дворов) и различных «целовальников». Последние при вступлении в должность целовали крест, давая клятву честно исполнять свои обязанности, поэтому их так и называли. А обязанности были хлопотными и действительно требовали большой честности: целовальники собирали и доставляли по месту назначения различные государственные и монастырские сборы, тщательно фиксируя все поступления. В выборы мирского правления монастырские власти обычно не вмешивались, а в повседневной деятельности тесно контактировали с ним.

На суд настоятеля выносились и мелкие уголовные тяжбы монастырских крестьян (кражи, драки, словесные поношения). Он же налагал меру наказания, чаще всего назначая порку и возмещение ущерба. Более крупные преступления (например, убийства) подлежали суду светских властей, но «предварительное следствие» обычно велось силами мирского правления с участием посельного монаха. Даже отдавая подозреваемого в тяжком преступлении светским властям, монастырь постоянно следил за ходом дела.

\С.14\

Итак, в XVII–XVIII вв. Верхотурский монастырь оказался центром значительной вотчины, многопрофильной и весьма населенной. Административные заботы поглощали много времени и сил монашествующих. А как же обстояли дела с собственно религиозным призванием? Как же уход от мира и полное посвящение себя Богу? И вообще, кто они, верхотурские монахи?

Примечание:

1. В главе использованы материалы: Баранов В. С. Летопись Верхотурского Николаевского мужского общежительного монастыря (Екатеринбургской епархии) в связи с историческим сказанием о житии, чудотворениях и св. мощах Св. Праведного Симеона, Верхотурского Чудотворца. Н-Новгород, 1910; «Очерки истории и культуры города Верхотурья и Верхотурского края. (К 400-летию Верхотурья)» Екатеринбург, 1998. С. 89-101; Манькова И. Л. Государственная политика в отношении землевладения урало-сибирских монастырей в XVII – начале XVIII вв. //Религия и церковь в Сибири. Вып. 4. Тюмень, 1993. С.12-23; Она же. К вопросу о формировании категории монастырских крестьян на Урале в XVII веке //Методика и опыт изучения сельских поселений Урала. Материалы науч. конфер. Екатеринбург, 21 окт. 1992 г. Екатеринбург, 1993. С.22-28.