В электронном тексте указана нумерация страниц печатного издания: \C._\

Примечания приведены в конце глав.

© Нечаева М. Ю., 1998

Коммерческое использование и распространение в печатном виде, а также размещение в электронных библиотеках и изданиях без разрешения правообладателя недопустимы.

Нечаева М. Ю. Монастыри и власти: управление обителями Восточного Урала в XVIII в. Екатеринбург, 1998. С.__ (http://atlasch.narod.ru/)

ГЛАВА II. ХОЗЯЙСТВЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

1. Управление хозяйственной деятельностью

\С.44\

Основу монастырского хозяйства составляло земледелие. Эта отрасль была почти в полной компетенции монастырской и вотчинной администрации, а вмешательство внешних управленческих инстанций оставалось весьма эпизодическим. Часть земли передавалась крестьянам для ведения на ней своего хозяйства, другая – «казенная запашка» – обрабатывалась ими исключительно для нужд монашествующих. Контроль за земледельческими трудами крестьян на их запашке осуществлялся монастырскими властями только в форме описания собранного хлеба, которое проводилось прямо в крестьянских овинах. Количество зерна записывалось в специальные книги, по ним определялся размер пятины.

Вопросами регуляции монастырской запашки занимались более тщательно. Когда приходило время сева, посельный просил настоятеля Далматовского монастыря дать благословение на пахоту и определить размеры этой запашки на год (заимки Верхотурского и Кондинского монастырей в силу своей отдаленности от обителей обходились без такой санкции). Иногда через монастырское правление мирским властям посылали указы о подготовке земли к пахоте. В вотчину отправляли пашенного надсмотрщика. Весь текущий уход за посевами контролировали вотчинные управители, без вмешательства монастырского правления. Ко времени сбора урожая специально назначались монастырские служители или отставные солдаты и офицеры для надзора за ходом уборки и молотьбы \С.45\ казенного хлеба, не забывал докладывать настоятелю монастыря об этом и наместник. Собранный урожай записывали в специальную книгу. Целовальники рапортовали в монастырское правление о количестве принятого ими хлеба (отдельно по всем видам зерна).

Делами, достойными внимания настоятеля, считались строительство, текущий ремонт и содержание мельниц. Мельничный уставщик, посельный надсмотрщик, специально посылаемые монахи лично осматривали состояние прудов и вспомогательных сооружений. Посельный контролировал вопросы кадрового обеспечения и материального снабжения. Сведения о сборе денег за помол заносились в особую книгу, где указывалось, когда, кто, сколько привез зерна, сколько и когда из него смолото, какая сумма уплачена. Книги и сами ящики, в которых хранились помольные деньги, регулярно пересылали в монастырь, где все еще раз пересчитывалось и проверялось. Мельница каждую весну требовала каких-либо починок, и для наряда крестьян на такие работы привлекали мирское правление. Строительство мельниц осуществлялось за счет монастырской казны силами крестьян, которые выходили на работы по специальной разнарядке.

При Кондинской обители пашни не было, поэтому монахи довольствовались всем необходимым из заимки [1] и Тобольска. Отправлял барку с припасами из заимки иеромонах-строитель, сопровождали ее крестьяне, монастырские служители, иногда священнослужители. Полагалось посылать продукты и вещи с описью, но на практике это требование соблюдалось не всегда. Так, в 1759 г. настоятель очень резко отчитывал за допущенную небрежность иеромонаха-строителя [2]. Привезенное в монастыре еще раз пересчитывалось, в случае недостачи начиналось расследование (чаще всего наместником, но под бдительным контролем настоятеля).

Если к монастырю приписывали другую обитель, то необходимо было позаботиться и о регуляции земледелия во вновь присоединенных вотчинах. Поскольку акт приписки сводился прежде всего к передаче казны, хлебные запасы из приписной обители вывозились, что порождало иногда дополнительную проблему, которая в целом перед монастырями изучаемого периода не вставала, – недостаток хлеба. Подобный прецедент случился при приписке \С.46\ женского Невьянского монастыря к Далматовскому, когда монахиням пришлось просить разрешения на покупку недостающего хлеба [3].

Отдельной отраслью земледельческих трудов в Далматове являлся сбор хмеля. В вотчине были большие казенные хмелевые угодья, а крестьяне для сбора хмеля на собственные нужды часто отправлялись в башкирские земли. За выращиванием и сбором хмеля в вотчине следил посельный, монастырское правление в это не вмешивалось, получая лишь сведения о количестве урожая и сроках его отправки в обитель. Урожай учитывался посельным писчиком, который иногда подавал доношения о том, куда употреблен урожай, мог проинформировать и о злоупотреблениях посельного надсмотрщика. Угодья караулили специально назначаемые крестьяне.

Второй крупной отраслью монастырского хозяйства было скотоводство. В Далматове, например, имелось значительное поголовье крупного рогатого скота различных пород, свиней, овец; монастырских лошадей покупали даже губернаторы и митрополиты. Уход за казенным скотом ложился на скотников. Стада содержали и при женском Введенском монастыре, где за ними ходили сами монахини, имевшие, кстати, и личный скот (в 1758 г. эту собственность монахинь причислили к казенному стаду, а вот личный скот монахов Успенского монастыря и в 1762 г. казенным не считался). Большое монастырское стадо было в Теченском поселье, имелись стада и в других селениях. Должности скотников в 20-е гг. выполняли монахи, позднее их поручили монастырским служителям. Для составления описей скота и, вероятно, для надзора за конюшней в 1758 и 1762 гг. назначались отставные офицеры. Скотники и отставные офицеры доносили в монастырское правление о количестве павшего скота, о сохранности казенного имущества на конюшне. Общий контроль за всем скотом осуществляли посельный надсмотрщик и наместник: доносили о падеже, о требующемся корме (овес выдавали хлебные целовальники по приказам из монастырского правления), присылали на убой быков из вотчины, согласовывали вопросы кадрового обеспечения конюшни (конюхи, коновалы). Существовала практика раздачи части казенного скота \С.47\ монастырским служителям по их прошениям, с санкции настоятеля.

Как видим, без вмешательства внешних инстанций (тип I) решался основной круг вопросов земледельческого и скотоводческого хозяйства. Однако некоторые указы издавали и они.

Епархиальные власти эпизодически принимали решения по конкретным вопросам, например, в 1750–1752 гг. консистория предписала Кондинской обители предоставить крестьянам заимки землю и лошадей из казенного монастырского табуна [4]. Вероятно, это явно несвойственное епархиальному начальству вмешательство во внутримонастырские дела было вызвано временным отсутствием в заимке иеромонаха-строителя. Обычно такие вопросы находились в полной компетенции монастырских властей. Отказов в подобных просьбах не зафиксировано. В посельях и заимках велись специальные книги, в которых описывались размеры и расположение выделенных крестьянам участков, а вотчинные управители – посельный, наместник, иеромонах-строитель – следили за соблюдением их границ. Крестьяне тоже не забывали донести начальству о самовольных распашках монастырской казенной земли, даже если речь шла о пустующей. Впрочем, подобных прецедентов было не очень много.

Поскольку монастырскими мельницами пользовались и для государственных нужд, губернские власти в 1736 г. обязали Далматовскую обитель в первую очередь молоть хлеб для нужд Оренбургской экспедиции и только потом – для всех посторонних. За помол государственные органы должны были платить [5].

Местные светские власти предписывали правила содержания лошадей. Объяснялось это близостью монастырей, находящихся по Исети, к жилищам киргизцев, имевших устойчивую славу конокрадов. Случаи угона пасшегося без присмотра скота были достаточно частыми. Управительские и провинциальные канцелярии неоднократно требовали (1743, 1756, 1759 гг.) [6] держать лошадей под присмотром, грозили штрафом хозяевам, отпустившим их на пастьбу, но реализация этих правил целиком ложилась на монастырские власти: внешние инстанции не проверяли их исполнения. Само повторение предписаний, спровоцированное каждый раз случаями их нарушения, говорит о том, что в целом в Исетской \С.48\ провинции эти правила соблюдали не всегда. Монастырские власти, опубликовав такие указы, дополнительных распоряжений в вотчину не давали и отчетов об их выполнении не требовали, но лошади в вотчинах чаще терялись все-таки со двора, чем с пастбища. Предписания в равной мере касались как монастырей, так и других вотчин и государственных владений.

Все эти управленческие ситуации регулировались только с участием местных властных структур (тип II). Подобная система регуляции была вполне традиционной и, за исключением вопроса о помоле хлеба на государственные нужды, сводилась к изданию предписаний по прецедентам. Механизма контроля за исполнением требований создано не было. Тем не менее эти указы и промемории обычно исполнялись в монастырях, поскольку не противоречили их интересам.

Чтобы завершить описание системы регуляции земледелия в монастырских вотчинах, упомянем еще об одной управленческой ситуации. Указами 1723, 1734, 1749, 1754, 1761 гг. [7] центральные светские органы предписывали помещикам (это имело отношение и к монастырским властям) предоставлять своим крестьянам семенной и пищевой хлеб. Никакого механизма контроля за исполнением распоряжения предусмотрено не было (тип V – регуляция с участием только центральных органов).

Хлеб в долг крестьяне действительно получали, как от своих монастырских властей, так и в других местах (чаще тоже в обителях, но соседних). Для этого надо было подать прошение в монастырское правление и получить на него резолюцию настоятеля или общебратское решение (к последнему прибегали в редких случаях). После этого должностное лицо, распоряжавшееся выдачей хлеба (посельный монах, надсмотрщик, наместник, целовальник или священнослужитель), приказывало выделить зерно, зарегистрировав данный факт в специальной книге. Иногда с крестьян брали дополнительную подписку – обязательство уплатить долг вовремя. Выплачивать долг можно было частями, можно было и отработать. Иногда расчет растягивался на несколько лет, но тщательно фиксировался в той же книге. С Кондинским монастырем новокрещеные расплачивались за хлеб рыбой.

Когда крестьяне \С.49\ занимали хлеб не в своей обители, они давали подписки в уплате, и копии подписок передавались на хранение в монастырскую канцелярию.

Следует отметить, что такая практика была порождена отнюдь не указами светских властей: случаи подобных выдач фиксируются намного раньше времени издания предписаний, и ни монастырские власти, ни сами просители на указы никогда не ссылались. Этим и объясняется та ситуация, что при отсутствии механизма контроля, без привлечения местных властных структур к исполнению предписаний они были реализованы на практике в уральских монастырях. Но заслугой центральных властей это отнюдь не являлось.

В монастырях с их разветвленным хозяйством существовала и детальная система экономической документации. Основной формой учета движения материальных ценностей являлись приходно-расходные книги вещей и продуктов. Эта форма, выработанная в самом процессе делопроизводственной практики, была характерна и для других учреждений. Она не была новшеством, существовала и в XVII в. Центральные органы власти стремились унифицировать подобные формы учета по всей империи. Сенатским указом 1722 г. был предписан формуляр единых приходно-расходных книг по типу составляемых в центральных учреждениях – коллегиях. В 1724 г. Синод подтвердил это правило по своему ведомству. С 1763 г. вводились отдельные книги для записи денег и материальных ценностей [8]. Книги велись и хранились в монастырях и служили как бы первичным источником для сверки правильности всех остальных, вторичных форм отчетности, отправляемых в различные инстанции. Когда выявлялись разночтения в сумме государственных сборов, внешние инстанции проверяли эти книги, контролируя и форму их ведения. Центральные органы (особенно Синод) интересовали прежде всего ведомости приходов, расходов и остатков хлеба. С конца 50-х – 60-е гг. управительские и воеводские канцелярии периодически стали требовать для отсылки в Сенат ведомости о ценах, по которым продавали на рынке монастырский хлеб и фураж (поскольку часть этих припасов закупалась государством по договорным ценам) [9].

\С.50\

Внешние органы могли получать очень обширную информацию о хозяйстве монастырей, но запрашивали ее в ограниченном объеме. Каждое учреждение собирало сведения для своих фискальных целей, действуя параллельно друг с другом (тип III – регуляция, при которой центральные и местные органы действуют как независимые друг от друга структуры). Полученная информация никогда не использовалась для разработки предписаний по хозяйственным вопросам.

Система внутримонастырского учета была достаточно развита, хотя добросовестность ее ведения в тех или иных обителях существенно различалась. Наиболее развернутая документация велась в самом крупном, Далматовском, монастыре. В более мелком, Кондинском, где к тому же вотчинный центр был пространственно отдален от обители, многие формы отчетности отсутствовали вплоть до конца 50-х гг., что естественно порождало возможности для злоупотреблений – и они были. Недостатком существовавшей в монастырях отчетности следует считать нерегулярность ее проверки, особенно конечных, итоговых форм: не было практики ежегодного счета казначеев и просмотра всех приходно-расходных книг, такие мероприятия проводились лишь в случае нареканий на злоупотребления казной обители.

Система взаимопроверяющих форм отчетности еще только складывалась. Вторичные учетные документы – ведомости сверялись или могли сравниваться с приходно-расходными книгами, т.е. сводные формы учета – с текущими. Приходно-расходные книги должны были дублироваться квитанциями в приеме и выдаче средств. В полном объеме эта линия контроля в 20–60-е гг. XVIII в. не вошла в практику монастырей: не стало правилом разделение учета прихода и расхода средств путем поручения их разным должностным лицам, приходилось напоминать и о выдаче квитанций.

Очень немногие указы центральных властей подкреплялись усилиями местных структур по их практическому воплощению (тип IV). Примером такого типа регуляции могут служить меры против падежа скота. Эта проблема интересовала внешние органы в силу инфекционного характера эпизоотий. Средства борьбы с \С.51\ подобными эпидемиями предписывались императорскими и сенатскими указами в 1746, 1756, 1757 гг. [10]. Был разработан целый комплекс мер: больной скот угонять в леса и поля и там держать до смерти или выздоровления, в места эпизоотий скот не водить, павших животных закапывать в ямы, не снимая шкур. Все это было предусмотрено еще указом 1746 г. и потом только подтверждалось. О начале и прекращении эпизоотий приказано было рапортовать в Сенат, ответственность за соблюдение предписаний возлагалась на губернаторов, воевод, вотчинных управителей и мирские правления под угрозой штрафа. Местные светские власти действительно проявляли большую активность при возникновении в регионе конского падежа, как после издания указа 1746 г., так и до этого. С мест достаточно оперативно рапортовали в управительские и провинциальные канцелярии о случаях падежа, те рассылали по всей провинции указы с информацией об эпизоотии и повторением всех или отдельных предписаний центральных властей. Таким образом, после указа 1746 г. все остальные – как центральных, так и местных светских органов – лишь повторение его при начале эпидемии [11].

Несмотря на эту повторяемость, случаи нарушения отдельных правил были на протяжении всего периода (хотя одиозные случаи в монастырских вотчинах неизвестны). Внешние инстанции не присылали из своих канцелярий людей, лично проверяющих меры предосторожности, и довольствовались стандартными рапортами о том, что предписания будут исполняться.

Еще одну подобную управленческую ситуацию – заведение по всей империи пильных мельниц, поскольку доски считались более пригодными для строительства, чем тес – разрешить на практике оказалось значительно труднее. Соответствующий указ был издан Сенатом в 1746 г. Назначались сроки, предписывалась обязательность исполнения для всех, в том числе и для церковных вотчин. Срок проходил, указ оказывался нереализованным, повторялся, срок отодвигался и все оставалось по-прежнему. Сенат издавал указы в 1748, 1749, 1756, 1757, 1759, 1760, 1761, 1762, 1763 гг., трехгодичные сроки все продлялись и продлялись. Указ 1763 г. отодвинул их до 1766 г. Местные светские канцелярии \С.52\ (провинциальные, воеводские, управительские) по окончании срока просили прислать рапорты об исполнении и узнавали о том, что в очередной раз ничего не сделано: монастыри и другие селения ссылались на недостаток средств. Информация доводилась до сведения центральных властей. Механизма, позволяющего заставить вотчинников построить мельницы, указы не предусматривали. Верхотурская воеводская канцелярия, поняв это после многократных безуспешных попыток, в 1760 г. сама доставила из губернской канцелярий 10 ручных пил и раздала их в подведомственные места. Одна из них была передана и в Верхотурский монастырь. Жителей еще раз обязали пользоваться только ею, но механизм текущего контроля выработан так и не был [12].

Эти два примера показательны во многих отношениях. Для реализации указов центральных властей были привлечены местные инстанции, предусматривалась и система отчетности, однако эффективность предписаний оказалась низкой. Объясняется это тем, что сама сфера – хозяйственная деятельность монастырей – традиционно не подлежала контролю внешних органов, и не существовало способа заставить вотчинников исполнять эти указы. Поэтому все зависело от их заинтересованности: борьба с эпизоотиями была более актуальна, чем заведение пильных мельниц, поэтому к требованиям властей по первому вопросу прислушивались, а по второму – просто игнорировали, и внешние инстанции могли обеспечить их исполнение только одним способом – сделать все самим.

В 20–60-е гг. XVIII в. монастыри достаточно активно занимались строительством. В Далматовском монастыре возводилась каменная ограда с оборонительными целями. Кондинский монастырь строил «дворец» в Тобольске. Сооружались мелкие хозяйственные постройки. Основной сложностью при этом было отсутствие в вотчинах по Исети достаточного количества годного для строительства леса, извести. Эти материалы монастырям приходилось просить у Главной канцелярии Сибирских и Казанских заводов, которая могла санкционировать их предоставление, и подведомственных ей земских и заводских контор, в ведомстве которых и отводились участки для монастырских порубок. Принципиальное \С.53\ согласие на такие работы Далматовский монастырь получил еще в 1728 г., и впоследствии Главная канцелярия неоднократно подтверждала его, но у монастыря периодически возникали конфликты с местными обывателями, и для подтверждения своих прав обители приходилось обращаться к управительским и заводским канцеляриям. Необходимую санкцию от них монастырь получал из года в год. Лес и известь добывали в одном и том же месте – между Колчеданским и Катайским острогами [13]. Ограду строили долго – с 1713 г. по 50-е гг., ходом работ периодически интересовалась консистория. Лесом дорожили: хранили бревна из старой деревянной ограды, тщательно различали, каким лесом для чего можно удовольствоваться. На строительство каменной ограды Далматовская обитель получила деньги и от сибирского губернатора Гагарина (они были прощены монастырю после расследования по делу о казнокрадстве губернатора, но ограду специально освидетельствовали и составили ведомость произведенных на нее расходов).

Строительство Кондинского «дворца» в Тобольске не встречало сложностей с лесом, из монастыря отправляли только деньги, работников и припасы для их содержания. Ход работ контролировал настоятель. Своей извести у монастыря не было, и на ее добычу заключали договор с Новопышминской заимкой. Для строительства в Кондинской заимке на Исети лес, как и в Далматовском монастыре, добывали в соседних государственных селениях и сплавляли по реке, причем снаряжение барки было одной из неоплачиваемых повинностей крестьян.

Различные металлические хозяйственные принадлежности монастыри (в лице настоятеля или с его санкции) заказывали на уральских заводах, заключая договор, в котором оговаривались сроки изготовления изделий, их технические параметры, форма и размер оплаты. Обычно монастыри рассчитывались хлебом.

Монастыри заключали договоры о найме каменщиков, известных мастеров с архиерейскими вотчинами, а с заводами – о найме гранитных и котельных учеников. Иногда такие соглашения санкционировались консисторией, что в принципе не было обязательным. Нанимали работников и отдельные крестьяне. Споры \С.54\ относительно расчета за такую работу могли решаться с участием монастырских властей, если пострадавший обратится к ним.

Все местные внешние инстанции в этих управленческих ситуациях (тип II) выступали в качестве равноправных деловых партнеров монастырей, имевших в своем распоряжении какие-либо природные средства или изделия, необходимые для обителей, которые либо расплачивались с ними, либо получали эти средства в качестве государственной помощи.

Заключались подряды и внутри монастыря – на изготовление кирпичей, например. Договор подписывал подрядчик, он сам подбирал работников. Велся четкий учет всего сделанного по подрядам – когда, кем, чего, сколько; фиксировалась и выданная за труды плата. В подобные вопросы внешние инстанции не вмешивались (тип I – внутримонастырская регуляция).

Важной стороной хозяйства во всех изучаемых монастырях был рыбный промысел. Далматовский монастырь владел угодьями на р.Тоболе, в 300 верстах от обители, Верхотурский – на р.Сусашной; Кондинский своих промысловых угодий не имел, но активно закупал рыбу у новокрещеных. Крестьяне всех трех монастырей регулярно по собственной инициативе отправлялись на другие озера и реки на лов рыбы для себя. Из всех внешних инстанций в регуляции этой стороны деятельности задействованы были только светские низшего уровня: провинциальные, управительские канцелярии, коменданты крепостей.

Промыслы на р.Тоболе, использовавшиеся не только для рыбной ловли, но и для сбора хмеля, находились в районе постоянных набегов киргизцев, поэтому приезд на них часто встречал противодействие комендантов окрестных крепостей: отвечая за безопасность, они могли не пропустить на промыслы или выслать оттуда. Бывали и злоупотребления, когда чинили препятствия и при отсутствии внешней опасности. Для решения таких проблем монастырь вступал в переписку с комендантами, отправлял промемории вышестоящим военным властям [14].

Монастырские промысловые угодья осваивались двумя способами. Часть их сдавали крестьянам в аренду на год, заключая договор на определенную сумму. Сдавать ли промыслы – решалось \С.55\ общебратским приговором, а доводилось до сведения крестьян через мирского старосту; желающие должны были явиться для заключения соглашения в монастырское правление. За своевременностью поступления денег следил казначей, в случае задержки посылался указ находящемуся на рыбном промысле монаху или отставному офицеру о взыскании недостающих сумм. В аренду сдавались небольшие наиболее отдаленные промыслы – Черемшанский, Абугинский, причем предоставлялось право и на рыбную ловлю, и на звериный пушной промысел, и на сбор хмеля.

Основные промысловые угодья обслуживались ежегодно отправляемыми на Тобол отрядами монастырских крестьян и служителей. В ситуации постоянной угрозы нападения эти отряды являли собой полувоенные формирования, и то, что во главе их в 50–60-е гг. стояли отставные офицеры – не случайно. Мер предосторожности требовали как сама поездка на промыслы, так и пребывание там, а особенно выезд за линию для звероловства (для этого необходимо было получить разрешение от комендантов крепостей, приходилось отправляться большим вооруженным отрядом). На самом промысле существовал укрепленный «дворец» [15].

При отъезде отставной офицер или монах получал от монастыря специальную инструкцию, которая содержала предписания на весь период экспедиции. Ее руководителю предоставлялось право сдачи части промыслов (эта часть определялась не им, а монастырскими властями, вероятно, казначеем) из оброка крестьянам. Остальные угодья осваивались силами монастырских служителей и крестьян. Весь добытый ими улов делился на три части – для монашествующих, монастырских служителей и крестьян. Глава экспедиции самостоятельно сносился с комендантами крепостей, обязан был лично контролировать снабжение экспедиции, улов во всех угодьях, включая и отданные в аренду и оброк. Он же следил за выделением в казну третной рыбы и за доставкой улова в обитель [16]. Экспедиция длилась около трех месяцев, и руководивший ею отставной офицер или монах обязан был регулярно рапортовать в монастырь о ходе дел.

Верхотурский монастырь предпочитал свои рыбные угодья сдавать крестьянам в оброк. Кондинский имел налаженные связи \С.56\ с новокрещеными, для которых рыбная ловля была основным источником существования. Соль и необходимые для промысла вещи закупались и ежегодно присылались из Тобольска архимандритом монастыря. Кондинские крестьяне тоже отправлялись на рыбную ловлю «про домовые нужды», но в более близкие места. Роль монастыря сводилась к выдаче им паспортов для поездок, случаев отказа в этом не зафиксировано.

В регуляцию отходничества крестьян на рыбные промыслы внешние инстанции включались довольно эпизодически. Иногда публиковались объявления о том, что рыбные озера в Исетской провинции сдаются на откуп и желающие могут явиться для торгов (1759 г.) [17]. Чаще переписка монастырских властей со светскими канцеляриями возникала из-за бегства крестьян на рыбные озера в периоды социальных конфликтов, когда обитель просила помочь ей в деле розыска и возвращения непокорных.

Чтобы отправиться на озера в иноверческие жилища, крестьянин должен был подать прошение, в котором указывалось, что родственники выполнят все монастырские «зделья». Монастырское правление представляло эти прошения настоятелю или занастоятелю, по его резолюции брало поруки за уезжающих и выдавало паспорта. До начала «дубинщины» случаи отказа в таких прошениях не наблюдались. Решали вопрос об отпуске на промыслы монастырские власти быстро – за день–два. Отправлялись туда обычно в октябре, промысловый сезон длился до декабря. Из года в год крестьяне ездили в одни и те же места, заблаговременно готовя там сено для лошадей и договариваясь с мирными старшинами в инородческих поселениях. Иногда крестьяне брали озера и на откуп – «на кортом», тогда документы об этом хранились в монастырском архиве и обитель выступала как бы свидетелем и поручителем исполнения договора.

В целом рыбные промыслы оставались сферой внутривотчинной регуляции. Внешние инстанции (местные светские) привлекались либо в случае опасности вооруженного нападения кочевников, либо по просьбе самих монастырских властей, иногда эти канцелярии брали на себя информационные функции (тип II – регуляция с участием местных органов). Управление было достаточно \С.57\ эффективным: существовали отработанные десятилетиями порядок проведения промысловой деятельности и формы контроля со стороны монастырской администрации. Остальные вопросы хозяйственной жизни также решались либо только внутривотчинной администрацией (тип I), либо с участием внешних структур.

Примером I типа механизма управления является регуляция крестьянских денежных и торговых сделок. Копии документов о таких сделках между крестьянами иногда хранились в монастырском правлении, особенно если условия сделки предусматривали постепенную расплату или она была достаточно крупной, например, если речь шла о продаже двора. Существовала и практика объявления крестьянами в монастырское правление о случаях возвращения проданного скота к своим прежним владельцам или, наоборот, о потере купленного – в противном случае могли обвинить в краже. Этим в сущности и ограничивалось участие монастырских властей в частных сделках зависимых крестьян.

Крупные продажи монастырской движимости совершались только с общебратского согласия. Более мелкие сделки мог заключать настоятель. Деньги на покупки выдавал казначей и ему обязаны были передать отчет об использовании средств все лица, исполнявшие поручения, будь то монастырский служитель или настоятель обители. В такого рода торговых делах монастыри выступали равноправными партнерами местных канцелярий и частных лиц (тип II – регуляция с участием местных управленческих структур). Подобная практика была традиционна и вполне эффективна.

Монастыри заключали и денежные сделки, общие условия которых регламентировались Вексельным Уставом. Существование какого-либо личного имущества у монашествующих официально считалось невозможным, и поэтому вариант заключения ими личных сделок вообще не рассматривался внешними инстанциями. Единственным должностным лицом в монастыре, полномочным вести денежные сделки с внешними инстанциями и лицами, по традиции был настоятель. Сами обители (по крайней мере, три изучаемые нами) другим лицам и организациям взаймы не давали, а вот в долг брали. Займы в то время предоставляли такие государственные учреждения, как Монетная канцелярия (по именному \С.58\ указу 3 января 1733 г.), но чаще деньги брали у частных лиц. Синодальный указ 1744 г., следовавший церковной традиции, еще раз подтвердил, что священнослужителям запрещено заниматься ростовщичеством [18], и такие прецеденты по монастырским фондам действительно не зафиксированы.

Из всех этих предписаний центральных властей (тип V – регуляция без участия местных структур) ни одно не было актуальным для уральских монастырей.

Центральные светские органы чаще всего издавали распоряжения по второстепенным вопросам хозяйственной деятельности монастырей. Так, они определяли условия заключения подрядов (вотчинники и городские власти обязаны были выдавать свидетельства лицам из их селений, желающим взять казенный подряд; для крестьян, занимающихся отхожими промыслами, вводился паспортный режим) [19]. Ими же устанавливались ограничения на торговлю и займы (какими товарами можно торговать, кому, при каких санитарных и таможенных условиях) [20]. Время от времени центральные учреждения объявляли об объектах, поступивших в вольную продажу, и о том, где и на каких работах принимают в найм, какие подряды заключаются [21]. Значительная часть подобных указов носила для уральских обителей характер абстрактной информации, контроль за выполнением остальных также на них не возлагался, и роль монастырских властей сводилась к объявлению распоряжений.

Церковные органы подобными вопросами практически не занимались. Следуя традиции, Синод в 1744 г. подтвердил запрет священнослужителям заниматься подрядами и торговлей как не соответствующими пастырскому долгу. При Петре I было разрешено заключать подряды только настоятелям и архиереям, и в 1760 г. Тобольская консистория еще раз напомнила об этом [22]. Никаких особых мер контроля за соблюдением таких предписаний на монастыри как на заказные правления не возлагалось.

Местные светские учреждения своими указами и промемориями в основном информировали население монастыря, как и население государственных и частновладельческих селений, об объектах, выставленных на торги (полковые дворы – 1752, 1757 гг.), \С.59\ об условиях торговли и требуемых в различных крепостях Урала и Западной Сибири товарах, о возможностях найма и подряда, откупов в рамках подведомственной им территории. При возникновении сомнений относительно тех или иных торговых сделок, заключаемых монастырскими крестьянами, и в случае невыплаты долга в установленный срок эти инстанции обращались к монастырским властям с требованием допросить зависимых крестьян. Губернские органы могли принимать временные меры, ограничивавшие свободу торговли в регионе. Так, Сибирская губернская канцелярия 18 августа 1736 г. издала указ, запрещающий продавать башкирам харчи и железо и требующий перемещаться по любым делам в опасных районах только большими вооруженными отрядами [23].

Все эти указы – проявления своеобразного механизма управления, при котором центральные и местные органы издавали однотипные предписания, оставаясь «один на один» с низовыми административными единицами, в данном случае – с монастырями (тип III). Большинство таких указов для уральских монастырей были неактуальны, особенно указы центральных властей. Объявления о предстоящих подрядах и торговых сделках не находили отклика среди населения церковных вотчин. Случаи займов монастырских крестьян у каких-либо купцов были довольно редки.

В целом около трети всех управленческих ситуаций (32%) по данному виду деятельности решались исключительно в рамках монастыря (тип I), причем они касались основных сфер хозяйственной деятельности. Все эти ситуации были вполне традиционны, что тоже способствовало эффективности управления. Остальные вопросы (68%) решались не без участия внешних структур. В половину из них центральные органы совершенно не вмешивались (тип II). Предписания местных органов были весьма актуальны для монастыря, поскольку касались конкретных вопросов, порождаемых практикой хозяйственной деятельности обителей в условиях уральского региона. Такие указы и промемории, в большинстве своем традиционные, выполнялись в монастырях.

Когда центральные органы издавали указы, предназначенные «для ведома» или рассчитанные на практическую реализацию без \С.60\ привлечения местных инстанций (тип V), то эти предписания чаще всего оказывались для монастырей неактуальными и не воплощались на практике. Указы центральных властей, реализуемые через местные органы (тип IV), по данному виду деятельности тоже оказывались неактуальными или же очень слабо воплощались на практике (меры против эпизоотий, заведение пильных мельниц). Причиной этого было отсутствие у внешних властных структур действенных средств заставить монастырскую администрацию исполнять предписания, касавшиеся вотчинного хозяйства. Параллельное установление центральными и местными органами отдельных условий хозяйственной деятельности (тип III) отражало эпизодичность внимания данных структур к подобным вопросам и обычно не имело существенного значения для монастырей.

Таким образом, из всех указов светских и церковных органов определенное воздействие на хозяйственную жизнь уральских обителей оказывали лишь предписания местных властей, в большей степени учитывающие практические нужды региона, а основные условия экономического благосостояния определялись самоорганизацией монастырских вотчин.

2. Организация выполнения владельческих повинностей
монастырских крестьян и служителей

Основным способом соединения рабочей силы с процессом производства в монастырской вотчине были владельческие повинности крестьян, определяемые их феодальной зависимостью. Они включали в себя выплаты натурой или деньгами и отработки (оброк и барщину).

Основным видом оброка была пятина – 1/5 часть натуральных продуктов, прежде всего хлеба. Существовали также выплаты третной рыбы (1/3 добытой и высушенной рыбы), а также поставки сена, дров, лопат, иногда кирпичей. Письменных предписаний об изменении традиционно сложившейся разнарядки сборов в 20–60-е гг. XVIII в. не издавали. Регуляция оброчных повинностей включала следующие пункты.

\С.61\

1. Определение формы получения выплат. Это делалось братским согласием (в целом) или настоятелем (по отдельным лицам). Деньгами брали за сено (Конда), дрова, лопаты (Далматов). Занимающиеся непосредственным сбором должностные лица (мирской староста, посельный надсмотрщик) периодически требовали от монастырского правления подтверждения прежних расценок. Согласия крестьян не спрашивали.

2. Обеспечение количества и качества собираемых продуктов и изделий. За недопоставку или привоз некачественных продуктов и изделий виновных наказывали около казенной кельи при собрании крестьян плетьми. Иногда крестьяне доносили друг на друга, услышав похвальбу испортить изготавливаемые по пятинному числу кирпичи; доносили о некачественной работе крестьян и пятинщики.

3. Определение категорий лиц, с которых не будет браться оброк (монастырские служители). Этот вопрос решался при их назначении.

4. Рассмотрение крестьянских и служительских прошений об освобождении их от этих сборов. Такие просьбы мотивировались состоянием здоровья (чахотка), возрастом (просили за детей или престарелых родителей), пожаром, одиночеством, смертью детей, домовой постройкой или претензией на получение льгот за проявленное в работе мастерство. Обычно речь шла о полном освобождении на год. Решал подобные вопросы настоятель, наместник или строитель-иеромонах.

5. Ведение определенных форм отчетности:

а) описей собранного хлеба в крестьянских овинах (в Кондинской заимке учет пятинного хлеба стали проводить по личному приказу настоятеля от 27 июня 1756 г.) [24];

б) списков крестьян с указанием раскладки на них оброчных выплат, с пометами о количестве и сроках сданного;

в) подписок крестьян с обязательством уплатить пятину и долг по ней;

г) квитанций, выданных крестьянам при приеме пятины (об этом напоминали приказчикам и старостам в 1763 г. монастырские власти Далматова);

д) отчетов собирающих пятину (монахов, служителей) в случае ее недостачи;

\С.62\

е) ведомостей отправленных в монастырь из вотчины сборов (как текущих, так иногда и за предыдущие 5 лет).

6. Назначение специальных пятинщиков для приема сборов. Они рапортовали о количестве собранного, о случаях неповиновения крестьян.

7. Взыскание доимок. Их учет велся в вотчине посельным, писчик составлял книги должников, а казначей иногда подавал сводные доклады о них настоятелю или занастоятелю за год–два.

8. Доставку оброка из вотчины в монастырь. Приказ давался от имени настоятеля, а контролировал доставку иеромонах-строитель (Конда), приказчик с мирским старостой (Верхотурье), посельный (Далматов). Оброк хлебом собирался сразу после сбора урожая. Сено и дрова поставлялись по мере надобности в течение года по требованиям из монастырского правления. Организовывать крестьян на перевозку было обязанностью мирских властей, иногда это делалось через нарядчиков.

Таким образом, можно отметить наличие хорошо организованной внутримонастырской системы сбора оброчных платежей при отсутствии внешнего контроля за ними (тип I), обеспечивающей своевременное и достаточно полное их поступление.

Отработочные владельческие повинности можно разделить на выполняемые крестьянами без платы и монастырскими служителями – за жалованье. Организованы они были несколько по-разному,

Крестьянские работы были традиционны по своим формам и примерному размеру: обработка казенной монастырской пашни, покос и перевозка сена, дров и других материалов в рамках монастырской вотчины, некоторые эпизодически возникающие виды хозяйственных работ (починка мельничных прудов, рубка прорубей, вывоз дров, варка кваса и т.д.). Механизм их регуляции был сходен.

Посельному, рассыльщикам, мирскому правлению, отдельно старосте и сотникам давались приказы нарядить крестьян в работы. Текущие наряды определяли сами вотчинные управители. Изредка подтверждался уравнительный принцип распределения работ на всех монастырских крестьян (например, в Далматове в 1758 г.) [25]. Иногда определялся возрастной состав работников. Так, в \С.63\ 1758 г. далматовскому посельному Гордееву предписывалось наряжать на молотьбу гороха малолеток [26]. Из монастырского правления назначались должностные лица, контролирующие молотьбу казенного хлеба (из числа отставных), пашенные надсмотрщики. Монастырские власти предписывали вотчинным управителям за все работы крестьянам выдавать квитанции с целью пресечения злоупотреблений и контроля за размером выполняемых повинностей (Далматов, 1763 г.). В вотчине велись специальные книги учета всех монастырских работ, умолота и жатвы хлеба.

Чтобы придать больше усердия крестьянам, монастырские власти заставляли их иногда написать прошение – своеобразную подписку на имя митрополита с обязательством исполнять повинности (например, так было с далматовскими крестьянами в 1722, 1754 гг.) [27]. Следовательно, вмешательство епархиального начальства было эпизодическим, по просьбе монастырских властей и без контроля за дальнейшим исполнением предписаний со стороны консистории (тип II – регуляция с участием местных структур).

Работы по строительству монастырских «дворцов» в Тобольске велись как за счет подряда крестьян, так и за счет отправки их туда в качестве повинности. Текущий контроль за ходом строительства ложился на настоятеля монастыря (если он был в Тобольске) или на архиерейский дом. Там выдавали паспорта крестьянам, следили за их работами, рассматривали прошения о снятии с них других монастырских повинностей (механизм управления того же II типа).

Поступление в монастырские служители являлось делом добровольным. Как правило, желающий из числа монастырских крестьян подавал прошение на имя настоятеля, где просил принять его в служители и определить жалованье, а также мог указать, какие работы хотел бы выполнять. Кандидатуры иногда поручалось подобрать посельному. Монастырские служители становились мельниками, мельничными засыпками, скотниками, служителями на рыбных промыслах и т.д. Вопрос решался братским приговором или самим настоятелем, сразу оговаривалось и жалованье. Как часть его могла выступать уплата из монастырской казны подушного оклада. Служители имели право просить и о повышении \С.64\ жалованья. Его выплачивали хлебом, деньгами, одеждой, харчами, солью, предоставлялись иногда и земельные участки. Увольнение из числа монастырских служителей тоже было в определенной мере добровольным: так, в 1763 г. служитель Макар Мезенин и повар Петр Иванчиков (в Далматове) подали прошения об уходе, и они были удовлетворены. Однако чаще пребывание в числе монастырских служителей было наследственным, поэтому в Далматове велось специальное обучение их детей. Вопрос «кому в какой науке быть» решался лично настоятелем. Детей обучали как в самой вотчине, так и за ее пределами, причем их желание учитывалось далеко не всегда, отчего бывали случаи бегства «из науки».

В 1746–1752 гг. неоднократно вставал вопрос о принудительном привлечении крестьян к трудам в Кондинской обители в качестве монастырских работников. Достаточного количества крестьян, желающих отправиться в столь отдаленное место, не находилось, что и заставило монастырские власти выслать туда крестьян. Однако крестьяне (10 человек) в 1746 г. сбежали обратно, и монастырь обратился в консисторию с просьбой разобрать это дело. Епархиальные власти повелели впредь нанимать в работники из числа монастырских крестьян и всех желающих за деньги, которые должен был собирать крестьянский мир. По-видимому, это не решило проблемы, и в 1750 г. консистории пришлось уточнить, что нанимать следует из числа монастырских, не положенных в тягло крестьян. Такое решение тоже не удовлетворило крестьянство, и в 1752 г. консистория издала указ об увольнении желающих из числа монастырских работников и о запрете впредь насильно переводить крестьян в эту категорию. Механизм контроля за исполнением предписания не был предусмотрен, но больше жалоб от крестьян не поступало – видимо, монастырские власти пошли на уступки. Консисторией же решались вопросы принятия в монастырские работники желающих не из числа вотчинных жителей (с согласия настоятеля) [28]. В Кондинском монастыре в 1761 г. имел место случай отправки крестьянина в служители как наказание за «продерзость», а в 1764 г. служитель Кокшаров бежал из службы и был вновь принужден вернуться на нее после конфискации его имущества [29]. По Верхотурскому монастырю подобных конфликтов не зафиксировано.

\С.65\

Назначение служителей на те или иные работы было в полной компетенции монастырских властей. Подавая прошение о причислении к числу монастырских служителей, крестьянин не поступал на должность, а вступал в определенный разряд и был обязан исполнять любое поручение властей. Правда, овладение ремесленными навыками приветствовалось, и прошения служителей об обучении их хирургии, бондарству, «оловянной науке», столярному и часовому делу обычно удовлетворялись. Монастырские служители полностью исключались из сферы компетенции мирского правления, которое не могло уже ставить их в работы и требовать с них каких-либо владельческих сборов. Иногда монастырское правление специально подтверждало это в своих указах мирским властям (Далматов, 1763 г.). Если при посылке «в науку» монастырские власти забывали решить вопрос о государственных податях, лежащих на обучающихся служителях, и их приходилось платить из мирской казны, то инициаторами такого отделения выступали сами мирские власти. Обычно подобные просьбы удовлетворялись. За недобросовестное исполнение обязанностей служителей наказывали: могли перевести на более тяжелую работу, пороли при казенной келье.

Вмешательство местных светских органов в сферу регуляции владельческих повинностей монастырских крестьян наблюдалось только в ходе следствий об их сословной принадлежности: в таких случаях светские канцелярии могли отдавать распоряжения о временном запрете наложения на крестьян вотчинных повинностей [30], т.е. своей властью приостановить феодальную зависимость крестьян от обители и контролировать исполнение запрета, поскольку подследственный постоянно находился в поле досягаемости этих структур (тип II).

Внимание центральных органов было направлено в основном на регламентацию вопросов, связанных с выполнением крестьянами работ за пределами вотчины. Синод 26 июня 1724 г. приказал, чтобы лица духовного ведомства (нищие, богаделенные, крестьяне церковных вотчин) по миру не ходили, а посему их владельцам предписывалось ставить таких бродяжек в работы в принудительном порядке и за это кормить. Инициатором подобного требования выступала Полицмейстерская канцелярия, и в указе содержалась \С.66\ угроза привлечения к штрафам нарушивших его. В 1743 г. Сенат принял аналогичное постановление о прокормлении помещичьих и церковных крестьян своими трудами, а в 1744 г. регламентировал порядок отпуска крестьян на работы за пределы вотчины. Указом 1762 г. уточнялся порядок перевода помещиками и церковными вотчинниками крестьян из уезда в уезд [31]. Никаких мер контроля за соблюдением этих предписаний предусмотрено не было, их исполнение целиком зависело от воли монастырских властей (тип V – регуляция с участием только центральных органов).

В целом можно отметить наличие развернутой системы внутримонастырского контроля за исполнением крестьянами владельческих повинностей (тип I), в которой немаловажную роль играли личный надзор монашествующих и монастырских служителей за крестьянскими работами и всеобъемлющий учет сборов и отработок. Основные аспекты таких повинностей регулировались традицией, но у монастырских властей были определенные возможности злоупотреблений и самовольных изменений этих норм: при отсутствии внешнего контроля со стороны церковных и светских органов стремления к получению максимальных материальных средств, иногда обуревавшие монашествующих, сдерживались лишь силой крестьянского сопротивления.

Внешние инстанции проявляли лишь эпизодический интерес к регуляции этой сферы деятельности, и каждая вспышка такого внимания была вызвана либо конфликтными ситуациями в монастыре, либо попытками государственных реформ в области секуляризации, в связи с чем начинали собирать сведения о крестьянских повинностях, а монастырским властям и крестьянам напоминали о необходимости поддерживать «статус кво» – исполнять повинности в прежнем объеме. Механизм контроля за выполнением подобных требований обычно не существовал, а сами указные нормы были вполне традиционны. На практике из всех предписаний внешних инстанций реализовывались только те, которые они могли лично проконтролировать (светские – приостановление владельческих повинностей монастырских крестьян во время следствий; епархиальные – регуляцию отработок в Тобольске).

\С.67\

Таким образом, помимо внутримонастырской регуляции (тип I) эффективным могло быть только управление с участием местных органов власти (тип II).

3. Регуляция отношений собственности

Как известно, отношения собственности всегда закрепляются и санкционируются существующей организационной системой. Каков был объем такого санкционирования, осуществляемого внешними и внутримонастырскими властными структурами в рамках вотчины и общины монашествующих?

20–60-е гг. XVIII в. не являлись периодом активного расширения земельных владений уральских монастырей: это было сделано ранее, причем обители получили юридические права на достаточно обширные угодья. Теперь необходимо было их заселять и осваивать. Поэтому поступающие из внешних инстанций распоряжения касались лишь некоторых общих имущественных вопросов. Так, светскими центральными органами подтверждался запрет монастырским слугам и людям боярским приобретать вотчины. Церковные власти вводили ограничения на существовавшие на практике, но никогда не санкционированные церковной традицией собственнические отношения: например, синодальными указами в 1722 г. запрещалось священникам продавать дворы, данные им приходом, а в собственность монастырей передавались кельи, купленные мирянами, проживающими в обители; в 1751 г. запрещалось иметь при монастырях пожитки мирян [32].

В тот период собственность обителей пополнялась дворами и движимым имуществом (бревнами, лошадями и т.п.) Источником таких приобретений были вклады. Имуществом по вкладам монастырь мог распоряжаться по своему усмотрению – это право было закреплено еще церковным каноническим законодательством, предусматривавшим возможность частичной его продажи. Судя по сохранившимся источникам, фактов таких продаж в трех уральских обителях изучаемого периода не было. Имущество могло перераспределяться с согласия консистории между основным и приписным монастырями.

\С.68\

Таким образом, местные (консистория) и центральные органы регулировали своими предписаниями различные аспекты отношений собственности, действуя «один на один» с монастырями (тип III). Показательно, что практически все указы центральных властей были неактуальны для уральских монастырей, и только предписания консистории имели практическую ценность, сами по себе не неся никаких нововведений.

Зато в документальном подтверждении прав на недвижимость центральные органы власти в полной мере опирались на местные инстанции, которые и добивались исполнения их предписаний (тип  IV).

Порядок составления крепостных дел определялся указами светских инстанций (1727, 1746 гг.), наличие крепостных документов на монастырские владения периодически проверялось (синодальный указ 1743 г., сенатский 1752 г.) [33].

Принимая вклады, обители всегда собирали документы, свидетельствующие права вкладчика на недвижимое имущество – купчие или грамоты на дворы, заверенные крепостными конторами. Оформлялись в монастыре и поступные грамоты на такое имущество. Вклад оценивался мирским и церковным старостами, освидетельствовался по количеству, таким образом, предписанный порядок составления документов соблюдался в полной мере.

Чаще внешние инстанции интересовались сбором информации об имевшихся монастырских владениях и имуществе, а также наличием документов, подтверждающих права обители на них. Обычно инициатива составления ведомостей исходила от центральных светских инстанций, а исполнение возлагалось на монастырские власти. Сбор сведений носил разовый характер, а программа могла быть различной: информация о городском имуществе, пашенной земле, мельницах и прудах, мостах и гатях или ведомости о всем имуществе монастырей, включая пашенные, сенокосные, промысловые угодья, все виды казенных строений [34].

Инициатива местных органов была направлена в основном на контроль за своевременным и точным составлением таких ведомостей: рассылались повторные указы, полученные ведомости проверялись по писцовым книгам, в случае несовпадения сведений в \С.69\ светскую канцелярию вызывали приказчиков или настоятелей, которые обязаны были дать объяснения. На местные светские инстанции возлагалась подготовка ведомостей для составления географических карт и известий (в них включалась информация и о монастырских строениях) [35].

Описывалось имущество монастыря и для собственных потребностей обители: при вступлении в должность настоятелей, казначеев и при любых временных их отлучках из обители.

Период коренного изменения прав собственности монастырей – секуляризация 1762 г. – длился 5 месяцев. Инициатива ее проведения целиком находилась в руках светских центральных органов, при активном участии Коллегии Экономии и Комиссии о церковных имениях. Монастырские власти в лице монашествующих и монастырских служителей отстранялись от управления вотчинами, на их место посылали специальных управителей или офицеров, которые должны были взять в свои руки все монастырское имущество, составить его подробную опись и вести далее все вотчинные дела самостоятельно, с привлечением мирского правления. На практике вотчины были переданы управительским канцеляриям и отставным офицерам, находящимся в монастырях на пропитании, с привлечением к составлению самих описей провинциальных управителей. В собственности обителей были оставлены только подгородние дома и подворья. Церковным властям запрещено было налагать какие-либо повинности на население вотчин. Именные и сенатские указы на этот счет подтверждались и местными светскими органами [36].

Само описание и запечатывание монастырской казны, описание владений проводились со злоупотреблениями: в число вотчинного имущества включались и вещи самой обители. Это было массовое явление. Монастырские власти сообщали о злоупотреблениях в консисторию, доводили до сведения Синода, наиболее злостных нарушителей духовные власти отлучали от церкви: так, Синод отлучил проводивших опись Троице-Сергиевой лавры, тобольский митрополит – исетского провинциального управителя Соколова и шадринского управителя Константина Выходцова, поживившегося за счет Далматовской обители. Стремились забрать часть отписанного \С.70\ имущества и монашествующие – в сентябре 1762 г., еще до получения указа об отмене секуляризации, крестьяне Кондинской заимки заметили, что монахи, отправленные из заимки в обитель, увозят не только монастырское имущество, но и часть казенного. Вскрылись случаи казнокрадства старост и управителей [37].

Управление вотчинами было изъято из ведения бывших владельцев. Новые управители сформировали свои канцелярии и вышли на прямые контакты со всеми внешними инстанциями, а вот с монастырскими властями письменных связей практически не имели.

Именным указом 12 августа 1762 г. секуляризация отменялась, описание имений прекращалось, имущество, казна, все сборы за период ее проведения возвращались церковным властям. Пошел обратный процесс: монастырское имущество снова описали при участии монашествующих и экономических управителей, прислали ранее составленные ведомости, сопоставили данные, выявили ряд расхищений. Монастырские власти начали расследования: в вотчинах опросили крестьян и монастырских служителей, выявили виновных, сообщили о результатах в консисторию, провинциальные и управительские канцелярии, потребовав к допросам бывших экономических управителей. Взыскание разворованного шло вплоть до 1764 г., и значительную его часть, особенно с самих экономических управителей, удалось вернуть. Только после этого возмещения награбленного и особого покаяния с них были сняты церковные отлучения. Имущество по описи приняли монастырские власти – настоятель с братией [38].

Следует отметить довольно высокую эффективность таких мер. Привлечение внешних инстанций к проведению секуляризации и десекуляризации, тесный контакт двух заинтересованных сторон – монастырской администрации и офицеров, проводивших описание владений, а впоследствии взявших их под свое управление, позволили решить сложнейшую проблему перераспределения монастырской собственности, урегулировать нарушения, допущенные с обеих сторон. Это результат активного привлечения к проведению секуляризации местных органов – как церковных, так и светских (тип IV).

\С.71\

Более частный вопрос – имущество монашествующих – тоже должен был определенным образом регулироваться. Принятие пострига означало отказ от всего мирского, поэтому официально считалось, что монашествующие не имеют собственности. Мы уже упоминали, что некоторые монахи на Урале имели личный скот, который в Далматове, например, только в 1758 г. был соединен с казенным (и то лишь у монахинь), но этим аспектом внешние инстанции не занимались (тип I – внутримонастырское управление). Зато имущество умерших монахов в некоторой степени интересовало их.

Церковная традиция признавала, что в келье монаха могли быть книги, культовые предметы, которые составляли его личную собственность или были переданы ему из монастырской казны. И в том, и в другом случае верховным собственником такого имущества считалась обитель, которая после смерти монаха имела все права на эти вещи. Другое дело, что сам механизм передачи имущества в церковной традиции не оговаривался, что порождало порой неконтролируемый процесс его присвоения другими членами монашеской общины, прежде всего настоятелями.

Наиболее активно вопросом контроля за имуществом умерших настоятелей монастырей (а именно они обладали порой значительными культурными ценностями) центральные органы занялись только с 1763 г., когда по инструкции, данной императрицей Коллегии Экономии 6 июня 1763 г., предписывалось взять его под контроль. Коллегия Экономии и Синод для реализации инструкции разослали на места указы, по которым предписывалось впредь после смерти архиереев, архимандритов и игуменов описывать их имущество монастырским властям с участием светских управителей, а описи присылать в Коллегию Экономии (Тобольская консистория настояла на том, чтобы копии присылали и ей). Без особого распоряжения Коллегии Экономии было запрещено тратить такое имущество. 28 августа 1763 г. пришлось напомнить об обязательности соблюдения предписанного порядка еще раз. Уральские монастыри обязались исполнять его впредь [39].

До издания этих распоряжений вопрос о таком имуществе вставал неоднократно. Еще в 1722 г. в «Прибавлениях к Духовному \С.72\ Регламенту» предписывалось имущество умерших архиереев, архимандритов и игуменов присылать в Синод, но на практике предписание не исполнялось. Консистория иногда требовала уплаты тех или иных казенных расходов из имущества недавно умерших настоятелей (причем не зная точно, есть ли оно). Если настоятели попадали за какие-нибудь проступки под следствие, епархиальные власти непременно приказывали описать их имущество и взять под контроль, а при выявлении его расхищения или порчи из-за нерадивости назначали расследование [40].

Таким образом, вплоть до 1763 г. отсутствовал систематический контроль внешних инстанций за имуществом, остающимся после умерших настоятелей, а внутримонастырский был весьма слаб – начальствующие в обители обычно сами и проявляли корыстный интерес к наследству своих предшественников. Данная управленческая ситуация достаточно показательна. Существовали вековые традиции предписаний о том, как поступать с имуществом умерших монахов, и столь же долго существовали нарушения этих норм. Причина этого крылась в отсутствии механизма регулярного контроля за их соблюдением со стороны внешних инстанций. Епархиальные власти вспоминали об имуществе умерших архимандритов и игуменов эпизодически, когда надо было возместить монастырские расходы или поступали сведения о злоупотреблениях. Такая ситуация – пример неэффективного механизма реализации указов центральных властей через местные епархиальные инстанции (тип IV). Следует признать, что привлечение к подобным описаниям независимых светских канцелярий и отсылка документов из монастыря в вышестоящие органы были достаточно эффективными мерами контроля, но сказались уже вне рамок изучаемого периода.

Поскольку отношения собственности всегда имеют юридический оттенок, деятельность монастырских властей была направлена в основном на сбор и сохранение соответствующей документации о владениях обители, которая могла служить аргументом в имущественных спорах. Единственный вопрос, который монастырь мог решать сам (тип I) – приобретение имущества путем вкладов – также оформлялся официально заверенными купчими, грамотами и т.п. Таким образом, практически вся монастырская собственность \С.73\ прямо или косвенно находилась под контролем внешних инстанций, причем как центральных, так и местных, которые обычно и реализовывали вышестоящие предписания (тип IV).

Подводя итоги, следует отметить, что наиболее активно внешние инстанции занимались регуляцией хозяйственно-экономической деятельности монастырей в 60-е гг. Приоритет отдавался вопросам организации самого хозяйства – производства, торговли, наймов и подрядов, на них приходилось 56% решений, принятых по данному направлению деятельности. Главное внимание было сосредоточено не на основе монастырского хозяйства – земледелии, а на второстепенных отраслях сельскохозяйственного производства. Особенностью большинства подобных распоряжений был их чисто информационный, а не директивный характер. Попытки принудительного внедрения некоторых новшеств, например пильных мельниц, успеха не имели: если они и реализовывались, то благодаря усердию внешних властных структур, а отнюдь не монастырей. Различного рода информация о состоянии монастырского хозяйства, собиравшаяся большим количеством учреждений, работала только на податные цели. Поэтому ни одно хозяйственное распоряжение не учитывало специфику монастырей и равно относилось и к ним, и к другим селениям – государственным и частновладельческим. Такие предписания объективно могли иметь лишь общеинформационный характер и не предусматривали конкретного механизма контроля за исполнением.

На втором месте находились решения относительно монастырской собственности – 25% решений внешних инстанций, причем большинство из них также приходилось на канун и время проведения секуляризации. В организации секуляризационных и десекуляризационных мероприятий следует отметить значительную роль описей имущества, ставших одним из основных средств реализации политических новшеств.

Вопросы регуляции крестьянских повинностей в пользу монастырей попадали в поле внимания внешних инстанций достаточно \С.74\ эпизодически. Только после отмены секуляризации 1762 г., вызвавшей рост социальных противоречий в вотчинах, центральные органы стали издавать указы, призывающие крестьян неукоснительно выполнять работы на монастырь, а монастырские власти – проявлять умеренность в наложении повинностей. Данный вопрос всегда составлял сферу практически полной компетенции монастырских властей, ограничиваемой лишь традиционными размерами и формами повинностей, но традиции составляли сильный механизм сдерживания эксплуатационных намерений монашествующих. В рамках монастыря был налажен действенный механизм контроля за исполнением работ.

Значение управленческих решений внешних органов и внутримонастырской администрации в регуляции различных видов хозяйственно-экономической деятельности было далеко не одинаковым. Роль распоряжений внешних учреждений была весьма существенна в регуляции имущественных отношений и минимальна в организации самого хозяйства. Внутримонастырская администрация, наоборот, определяла все важнейшие вопросы хозяйственной деятельности и только исполняла распоряжения внешних инстанций по имущественным вопросам.

Для хозяйственно-экономической деятельности были характерны прежде всего два типа механизмов регуляции – внутримонастырская (тип I) и с участием местных управленческих структур (тип II). В сумме на них приходилось до 61% всех управленческих ситуаций (см. приложение 3). Показательно, что только около 52% управленческих предписаний, издаваемых внешними инстанциями, были реализованы в монастырях Урала, остальные же оказывались либо неактуальны (25%), либо в силу различных причин просто не исполнялись (23%) (см.  приложение 4).

Примечания:

\С.205\