Воспоминания Галины Андреевны Засыпкиной (1912 - 1997 гг.)

Автор-составитель А.П. Килин. Запись в г.Екатеринбурге, май-июнь 1995 г. Дополненное и исправленное издание[1]

© Килин А. П., 2002.

Коммерческое использование и распространение в печатном виде, а также размещение в электронных библиотеках и изданиях без разрешения правообладателя недопустимы.

Воспоминания Галины Андреевны Засыпкиной (1912 - 1997 гг.). Автор-составитель А.П. Килин. Запись в г.Екатеринбурге, май-июнь 1995 г. Екатеринбург, 2002. С.__ (http://atlasch.narod.ru/)

\C.1\

Ну, вот значит, родилася я в 1912 году в селе Троицкое. Это в семидесяти километрах от Екатеринбурга. У мамы-то одна я была. Мама моя из семьи торговцев, а отец из крестьян.
Все говорят, что здесь они на крестьян и не похожи совсем. Одеты хорошо. Да они хорошо жили. Дом был под железной крышей.
Но прежде себя хочу про Аннушку рассказать [2]. Она была подвижница. Звали ее Мезенцева Анна Ивановна. Родилась она в одна тысяча восемьсот..., примерно семьдесят втором году. Ну вот, считайте, она умерла в 1918 году, сорока лет. Сорока лет умерла, она была подвижница с молодых лет. С пятнадцати лет ни мяса не ела, ни рыбы не ела. Ела только овсянку и только один раз в день. Увидела, что стала больше духовную, стала воздерживаться, но до пятнадцати лет она еще ела все. Это было в Шилове, Каменского района, Маминского сельсовета от нас километров двенадцать.
А на двенадцатом году она выпросила у матушки хлеба и пошла в Киевский монастырь, с попутчиками. Она пошла с намерением и сказала мамоньке, что сюда больше не вернется. Но когда пришла в Киев, каких старцев не просила благословение, они ей отвечают - "Дома монастырь". А отец у нее уже умер, когда она пошла… Она думает: "А какой у меня дома монастырь? Брат женат, ребенок у них. Ну, какой монастырь? Дети пойдут…". Ну и прошла киевские монастыри. Она ходила год, даже больше. А раньше ведь не писали, поэтому не знала она, что у нее дома происходит. Ну, когда обошла все монастыри, она по дороге шла пешком. Отстала от своих. А она, куда не попросится, везде ей отвечают: "Дома монастырь". Я, говорит, очень плакала и молилась: "Матерь Божья, ну какой же мне дома монастырь?" Один ответ и в мужских и в женских (монастырях - А.К.), где ни была - один ответ. Пришла и решила, что видимо в Екатеринбургском (Ново-Тихвинском - А.К.) "дома монастырь". И пришла к матушке игуменьи. Вот к этой уже Магдалине. Пришла.

Игуменья Ново-Тихвинского женского монастыря Магдалина (Досманова)

- Матушка игуменья, примите меня в монастырь.
- А как тебя звать?
- Аннушка.
- А, Аннушка, да у тебя дома монастырь.
\C.2\
Я, говорит, чуть сознание не потеряла. Сильно заплакала и говорю: "Матушка, да какой же у меня дома монастырь? У меня, - говорит, - брат женат, отца нет. Какой у меня может быть дома монастырь?"
"А вот, если надо ходи к нам, - говорит игуменья. Не часто, в год раз. Я тебя не оставлю, молиться буду. Даже зачислю в сестры, но только спасайся дома".
И я, говорит, шла всю дорогу, обливалась слезами. Пришла домой. Брат то умер. Его вдова вышла замуж, ребенок умер. Они остались вдвоем с мамой. Я, говорит, теперь поняла, что у меня верно дома монастырь, надо с мамонькой жить. Ну вот, значит, стала Аннушка жить.
Надо было чем-то жить. Коровушку держали сначала. Потом она говорит мамоньке: "На что нам такой большой дом? Построим маленький. Этот отдадим, а нам за то построят маленький". И им построили. Комнатку, кухоньку. В кухоньке жила бабонька, и у ней келья. Жили в этом доме. Аннушка поступила на мельницу работать. Тринадцати лет. Ну вот, поступила на работу до четырнадцати лет. Шили мешки. Там была сортовая мельница. А раньше руками шили. И шила кулек, сшила что-то неправильно и рассмеялась. Говорили в деревне: "У нас сегодня Аннушка рассмеялась. Даже Аннушка рассмеялась, четырнадцатилетняя девочка". А она пришла домой, говорит, прямо со слезами: "Мамонька, я так плохо погрешила".

Аннушка (Анна Ивановна Мезенцева)

- А что ты Аннушка нагрешила?
- Да я рассмеялась.
- Да не ходи, не шей, не греши. Проживем. Вот маслечко продадим, да то, да другое. Да так легонько и будем жить. Маслечко продадим, тебе книжечки купим.
А она, говорит, училась до двенадцати-то лет, школу сельскую закончила. Я, говорит, стала думать, а как это я стану жить без руководства. И попросилась у мамоньки до Белой горы. Ну, пошли на Белую гору и она пошла. Вот там она познакомилась с архимандритом Варлаамом, поговорила. И, по-моему, он и постриг ее в мантию с именем Анастасия. Да, с именем Анастасия, в схиме Ефросиния. И видимо такое послушание дал, дал ей книги: "Все читай, людям читай, объясняй. Пускай к тебе приходят люди. Ни чем таким не занимайся, кроме огорода. Живите огородом".
Ну, правда, немного зелено у ней... У мамы-то, у ней был брат купец. Держал магазин. Конечно, он им помогал…
Пятнадцати лет она ходила на Белую гору. И вот, она как пришла уже до вечера не ела. Еще, говорит, пила. Захочет пить, скажет: "Мамонька, я пить хочу".
- Ну, Аннушка, попей.
\C.3\
И даже пила после молитвы. И думала, что это ничего. Ну, захотела пить. И видит сон. "Подходит ко мне старец и подает мне чайник и говорит: "Пей!" И я открыла. А там, - говорит, - и черви, и лягушки. Ой! - говорит, - нет, я это пить не могу. Я никогда...
- Нет, говорит, ты каждый вечер пьешь против правила".
Ну, я (Аннушка - А.К.) тогда поняла, значит не надо пить. Уже не стала пить, не стала мамоньку и спрашивать.
И стала людей принимать. К ней ездили так люди, что вот... У них забор был, такие ворота, большой двор был... Так вот, лошади во дворе в этом стояли вплотную. Вот она выйдет на травку, сядет. То почитает, то говорит. Аннушка грамотная была, сельскую школу закончила. И вот так они жили. И, как пришла из-за Белой горы не ела ни яйца, не знаю, ела ли масло, это я не скажу. Не ела мясное, говорить не будем. И рыбу не ела. Молочное ела в начале. Коровушку держали. Ну, все одно. Ела только хлеб простой и овсянку.
Ну и вот, таким способом она жила и принимала всех. Ей приносили, но она ничего не брала. Может быть хлеб только. Иногда она ходила в монастырь (Белогорский - А.К.). Правда потом уже перестала ходить.
Я с малых лет её знаю. Я, правда, была маленькая, всего понимать тогда не могла. Но мама у меня была с нею. Она про неё много рассказывала. Как-то раз, мой дедушка пришел к ней, а Аннушка говорит: "Вот настанет время, тебя из дома выгонят, все у тебя заберут, дом заберут, хлеб из амбаров, коров".
А он пришел домой и говорит: "Мам!"
Я и бабушку и дедушку папиных "мамой" и "тятей" называю. Так ведь я без отца и матери воспитывалась у них. Вот я их мамой с папой и называю.
Он, говорит: "Аннушка что-то не то говорит. Разве кого-нибудь я допущу до своих амбаров? Никого не допущу до дома". Мама (бабушка Галины Андреевны - А.К.), говорит: "Я ничего не сказала, а вот сердце заболело, что-то будет...".
Так все и было. Все забрали, всех выгнали. И пошли...
Мой папа (Андрей Дмитриевич Засыпкин - А.К.) с детства хотел в монастырь. А он старший сын, его не отпустили. Когда он женился, мама (Анна Кузьминична Пьянкова - А.К.) двух родила мальчика и девочку, но они умерли. До женитьбы они не знали друг друга, но понаслышке знали. В поселке-то одном жили. Но не знакомы были до женитьбы. Рассказывала мама мне, что у тети Кати (маминой старшей сестры), золовка гостила из Арзамаса, а они все молодые ребята пришли, значит, в гости в лавку. Пришли ребята высокие, все братья двоюродные. Папа говорит Оле, золовке-то: "Посмотри, выбери Нюре жениха". А она поглядела: "Вот если бы этот высокий, русый, то она бы за него вышла". Мама-то за него и вышла. До свадьбы только видела, село-то одно, одна деревня-то.
\C.4\
Когда мама с папой сговорились жениться, то папа пришел к Аннушке, перед свадьбой: "Благослови".
А она его раньше не видела. Молодой, ладный. Она (потом - А.К.) рассказывала: "Взглянуть не могу и вздохнуть не могу. И тихонько спросила: "Вы чей?"
- Евдокии Львовны сын.
Мне сразу, - говорит, - легче стало. Из своих значит".
А потом приехала и мама: "Можно мне замуж идти?"
- Иди.
Благословила, значит.
Потом когда они помолвились, снова поехали к ней. От нас - семь километров. Приехали к ней. Она благословила: "Женитесь. А куда же ваши детки пойдут?" Вот до сих пор эти слова у меня на сердце. А я - монашка. Были и у меня женихи, ходили сватались. Да не красивая я, безбровая. Хотя меня никогда некрасивой не считали.

Бабушка, мама (Анна Кузьминична Пьянкова) и Галина Андреевна Засыпкина в возрасте около двух лет.

Так вот, папа был бомбометчик. Перед войной учился в военной школе, здесь в казармах жил в Екатеринбурге. А потом на фронт забрали. Когда его забрали, я совсем маленькая была, мне было четыре года. Мама опять в положении была. (Показывает фото - А.К.).
Эта самая карточка вместе с папой на фронте была. А когда его убили, то дядя Ваня, папин двоюродный брат, он вместе с тятей служил, маме ее вернул. Дядя Ваня домой только после гражданской войны вернулся, в двадцатом году.
Папа, еще до того, как его на фронт взяли, говорил маме: "Ивана женили (его второго брата), теперь помощник тяте есть. Теперь отдадим ребенка в монастырь. Если родится девочка, в Касли вместе пойдете (Казанско-Богородицкий женский монастырь - А.К.), если родится - мальчик, то со мной в Верхотурский (Свято-Николаевский мужской монастырь - А.К.)". Раньше по согласию расходились, и можно было в монастырь бывшим супругам идти. Мама тяте говорит: "Ну вот, для того я и выходила замуж, чтобы быть монашкой".
А когда отца забирали в армию "За веру, царя и Отечество!", мама сказала: "Буду ждать". А мама была в положении. Родила девочку, но она умерла.
Когда его забрали, он писал часто: "Не оставляйте мою дочку". Отец писал с фронта дедушке с бабушкой: "Если меня убьют, вы дочку жене не отдавайте. Нюра снова может выйти замуж, а у дочки снова отца быть не может. Возьмите ее к себе. Поите, одевайте. Воспитывайте в любви, в страхе Божьем - как меня воспитывали".
\C.5\
А мама-то писала в ответ письмо, что если Господь прогневается и я останусь одна, я вторично замуж не выйду.
Папа еще написал письмо, что благодарит Господа за её такие хорошие мысли.
Письма не сохранились. Лежали они у нас в банке. Да вот пришла мамина подруга, а мама затопила печку. Подруга говорит: "А на что тебе теперь письма? Они теперь только соблазняют" (после принятия мамой Галины Андреевны монашества - А.К.). Взяла и бросила в печку. А у меня только одно письмо и было. Да что, мы везде переезжали, да что... Я прямо плакала. Мне бы они очень были полезны. Я очень плакала. Да ничего не вернешь…
Папа погиб в Карпатских горах в 1915 году, в возрасте двадцати пяти лет, маме-то двадцать четыре было. Когда папу убили, мама решила пойти в монастырь и говорит Аннушке: "Я пойду в Касли. Дочку возьму".
А Аннушка говорит: "Сама иди в монастырь в Касли…" Там почти все по ее благословению жили. Как бы её монастырь был. Не её монастырь, но сестры по её благословению жили, она как бы духовная наставница была. "Иди, Нюронька, только девочку не бери. Немного поживешь, скоро разгонят монастыри. А куда же ты с девочкой? А когда ты девочку у родителей оставишь, ты к девочке-то прийдешь как домой".
Да ей бы, да и не отдал никто. Мама (бабушка Галины Андреевны - А.К.) говорит, что мы бы не отдали ни за что, потому что пусть до взрослых лет доживет.
Одна сестра папина, тетя Марфа, уже жила в Каслинском монастыре, а другая сестра, тетя Анастасия, собиралась в Кыртомский (Крестовоздвиженский мужской монастырь (?) - А.К.), да только не успела, только погостила. Монастыри закрывать стали. Две сестры у папы было и обе монахини.
Ну и вот, мамонька ушла в Касли, а я осталась и с дедушкой и бабушкой воспитывалась. Мама ушла, мне четыре года было. В школу не пустили. Тятя (дедушка Галины Андреевны - А.К.) сказал: "Чему учить-то, безбожию что-ли? "Закон" (Учебную дисциплину "Закон Божий" - А.К.) закрыли".
У мамы-то была родная сестра - учительница, тетя Катя. Как только "Закон" закрыли, иконы сняли, тетя Катя ушла из учителей. Учить в школе не стала. А меня она дома учила. И вот её девочки две неучёные. И я, и у братьев дети неучёные. У мамы шесть братьев, да семь сестер было. Я самоучкой всё. Писать не писала, а читать читала. Грамоте не знаю. Я на маму сетовала: "Сама гимназию кончила, а меня в школу не пустила". Она была из семьи торговца. В общем, были средства чтобы учиться. И мама, и тетя Катя гимназию закончили, да и папа военное училище.
\C.6\
Аннушка мне говорила, что наступит время, когда царя-батюшки не будет: "Им уже венец приготовлен".
- Как, Аннушка, приготовлен? Да, вроде-того, у них ведь, они и так в венцах?
- Так им на небе венец приготовлен.
Да я не обращала внимание. Вот я чё слышала от неё. Но я не обращала внимание. Ну, я ребёнок…
Я была маленькая. Всего не помню. Я маленькая была. Только что мама расскажет. Я то говорю чужие слова. Я только помню её келью, её иконы (Аннушки - А.К.). Все помню. Но я не могла о духовном о чем-то говорить. Потом мама-то пришла, а та уже лежит больная. А мама-то говорит: "Поклонись Галя в ножки". А Аннушка: "Не мучай ее. У нее крест тяжелый".
Я поклонилась. Аннушка надела на меня крестик. Это мы были тогда в последний раз. А я была маленькая, ничего не понимаю. Я понимаю только, что ленточка красивая. Только на ленточку и смотрю. Ленточка-то розовая…
…Анастасия в мантии, а перед смертью Ефросиния - схимонахиня. Умерла она от туберкулеза. Перед смертью очень хотела рыбного поесть. Тут как (раз - А.К.) бабонька, мамина мама, тесто замесила. Пироги, говорит, для Аннушки с рыбой испечем. Прямо как чувствовала, чего та хочет...
- Да она же не ест...
- Отвези все равно.
Тети Кати муж завязал тепло пирог и повез. А Аннушка молилась: "Ежели рыбного моя болезнь просит, то пошли мне, а если прихоть, то не посылай".
Тети Кати муж привез: "Вот вам послали пирог...". Она поела маленько: "Видно болезнь требует...".
А вот когда царя расстреляли (17 июля 1918 года - А.К.), она сказала: "После батюшки царя я жить не буду". В восемнадцатом году ей было сорок лет. Она до сорока два дня не дожила.
Да, похожа судьба моя и Аннушки. Я, как и она, всю свою жизнь в миру жила.
Когда в 1922 монастырь закрыли, мама вернулась из монастыря к нам. В 1922 году, мне десять лет было…
\C.7\
Когда мне тринадцать лет было (1925 год - А.К.) мама от нас снова ушла. Всё стали брать, забирать. Она ушла. Поселилась отдельно. Она считалась беднячка. Так вот, мама поступила в прислуги, в городе её охраняли евреи. Переехала в город, жила по паспорту, это дочка-то, я-то без паспорта жила. Потом мама работала портнихой в мастерских, на казенной работе. Шила, занималась рукоделием. У нас-то в деревне все шить умели. Кустарями были. И я с детских лет шила, все... Братья мамы служили в царской, а затем в Красной армии.
Монастырь Ново-Тихвинский закрыли в 1922 году, а перед 1920 годом Магдалину с игуменьей сняли. Митрополит Григорий (Архиепископ Екатернибургский Григорий (Яцковский), возглавлявший с 1925 г., так называемое григорианское направление в РПЦ, с 1927 г. митрополит - А.К.) как стал в Свердловске, снял матушку Магдалину и поставил Хеонию. Стала Хеония игуменьей. Матушка уехала на Чусовую, на дачу, а Хеония стала. А когда монастырь закрыли в двадцать втором, Хеонию арестовали. Так она в тюрьме и умерла. Получается, матушку игуменью Магдалину Бог миловал.

Матушка Ангелина (тётя Аня - двоюродная сестра отца Г.А. Засыпкиной - А.Д. Засыпкина) - монахиня Ново-Тихвинского монастыря.

Так вот, папина двоюродная сестра, тетя Анна, жила раньше послушницей у матушки игуменьи Магдалины в Ново-Тихвинском монастыре. Через нее я и с матушкой Магдалиной познакомилась. Когда монастырь закрыли, но все равно ходили к матушке и жили у неё общиною, на квартире. Она на Четвертой Загородной улице жила, ныне улица Шмидта. Было нас человек восемнадцать. Ну что делали? Одеяла шили, молились. Вся молодежь была на казенной работе, поэтому собирались вечерами. В церковь ходили, в единоверческую, что на берегу Исети была, деревянная. На улице Декабристов (по всей вероятности Никольская старообрядческая церковь часовенного согласия (1792-1941) - А.К.). Еще в Нижне-Исетскую (Вознесения Господня в Нижне-Исетском заводе - А.К.) и в Шарташе (Свято-Троицкая церковь в селе Шарташ - А.К.).
Я как в город приехала, на работу устроилась. Правда, паспорта-то у меня не было. Прописки не было, на квартире жила. Тогда в деревнях паспортов не давали. Справки давали. Кустарями там нас записали. Кто же мне паспорт даст? Если бы записали "беднячка" или "середнячка", то дали бы. Да я и ни кому и не показывала справку-то.
Работала я рассыльной в финотделе с 1930 года. Там как-то заметили, что я читаю. Очень удивились, что читать и писать умею. Мне всегда очень нравилось книги читать, любые - Толстого, романы всякие. Но потом все больше духовное читать стала. Я еще в деревне у тяти (дедушки Галины Андреевны - А.К.) Жития святых читала. Очень они мне нравились. Увидели, что читаю, ну и рекомендовали на работу стеклографистской. Стала стеклографисткой работать (изготовление копий документов - А.К.)
Я-то работала, ходила к матушке (Магдалине - А.К.). Со всеми девушками познакомилась. И старшие были. Сколько? Мать Магдалина была одна, еще Магдалина, Филонила, Арсения, Вриенна, Марина Григорьевна - хозяйка дома, человек пять-шесть было.
\C.8\

Галина Андреевна Засыпкина. Фотография 1920-х гг., г. Свердловск.

А остальные - наш брат "безумные". Да так - "безумные". Ума не было. Да и сейчас не бывало.
Стала ходить. Она мне стала предлагать, что ты прими монашество.
- Матушка, да что вы, да я еще ни один раз замуж выйду.
Да и мама мне говорила: "Ты такая бойкая, не вздумай принимать монашество"
А она, Магдалина, скажет: "Да нет, не выйдешь".
А потом, значит, она заболела. Сильно заболела. И все думали, что она умрет. А я сижу у кровати и уливаюсь слезами: "Матушка умрет, никого нет. И как жить?" А она посмотрела на меня и говорит: "Что ты плачешь?" А у меня первые слова почему-то были: "Что я не ваша. Что я не в монашестве. Что я не ваша". А она: "Как не наша? А я тебе говорила. Я тебе говорила, ты не согласилась". И знаете, как вот ровно воскресла. Села на кровати: "Да мы сегодня же тебя оденем". И в ту же ночь меня одели в монашенки. Ну, одели что - подрясник, рясу, ремень, четки дали, апостольник, камилафку. Ну, в общем, одели в монашенки. Таким я способом попала в монашенки. В 1932 году стала послушницей. А Варвара, старая сестра из певчих, и говорит: "Матушка, кого же вы одели? Это же веретёшко". Она, матушка-то, говорит: "Варвара, не суди ее. Она еще будет монахиней, да поживет в монастыре".
Хоть все мы по домам сидели, но мы без матушки ничего не делали (без ее благословения - А.К.). Когда же я захочу ехать в деревню, чтобы я собралась, и уехала, не спросясь матушки? У нас этого не было. Общиной жили, но тайно.
...У нас пруд был. Сейчас его нет, засыпали. Больница сейчас там построена (Кардиологический центр - А.К.). А пруд большой был. От монастырской рощи, ее монашенки насадили до улицы Большакова, она Болотной раньше называлась, там одно болото было. Большой пруд был, рыбы много было. На тот пруд мы ходили бельё полоскать. Ну, прийдем. А чё, молоденькие девчата.
- Матушка, я в монастыре поживу?
Молчит.
- Я поживу?
Молчит.
Я спрашиваю: "Я поживу в монастыре?"
- Поживешь.
А сестры говорят: "Ну вот, монастырь откроют только для Гали. Больше никто жить не будет, только Галя поживет". Ну, на это, в общем-то, никто не обращал внимание.
\C.9\
А потом, значит, решила пойти учиться на (медицинскую - А.К.) сестру в 1932 году. Матушка: "Иди учись". А что учиться-то, я в школе не училась. А я хоть и пишу, да как пишу - сама пишу, сама не разберу. И учиться идти на сестру? Как я пойду? А знакомый открывал курсы - профессор Владимир Павлович Луканин. Вот он открывал. А он сказал матушке: "Пускай идет, я её проведу". Я вот сяду, выслушаю лекцию, дорогой повторю. В любое время спросите, я расскажу. Так я и училась. Я не читала, не писала. Читать-то я хорошо читала. Читать-то я почти в церкви читала. По (старо - А.К.) славянски я хорошо читаю. Когда на клиросе читают и ударение не так ставят, я думаю - ну и плетут там. Читать-то я хорошо читала. А писать-то я не писала. А память-то хорошая. Вот если кто читает, я не слушаю, с кем-нибудь даже говорю, но когда её спрашивают - я за неё все расскажу. Даже на занятиях, хочу ответить - руку поднимаю, а Анна Васильевна, по русскому учительница, говорит: "Да не поднимай руку, я знаю, что ты уже знаешь". Вот так я и кончила на сестру.
Когда я училась, мне матушка Фекла с нашей стороны, из нашей деревни, написала письмо, что ты хочешь прожить девушкой и уже одета (в монахини - А.К.), а пошла на сестру. Тебя же в армию заберут. Какая ты, вроде того, девушка?
Я не иду в школу. Матушка спрашивает: "Галя, а ты чё сегодня не идешь?"
Я говорю: "Матушка, я не буду учиться. Меня в армию возьмут".
- Это тебе Феколка написала? Иди учись. Ты будешь в армии, прийдешь домой, поживешь в монастыре и будешь чиста. Останешься живой.
Ну, чё делать? Ведь не скажешь матушке - я не пойду? Значит благословили. Да, пошла учиться. Так доучилась. Диплом сестры получила. Хотела я все в Пермь поехать еще поучиться, но матушка Магдалина говорила: "Вот похоронишь меня, потом еще наездишься".
Матушку Магдалину на допросы часто вызывали, восемь раз арестовывали. Долго допрашивали. Спрашивали, чем в монастыре монашки занимались? Она им ничего такого не говорила. Сидит, платочек на коленях разглаживает и говорит: "Платочки шили, тряпочки, коробочки клеили..." Они всё больше кричат, прямо ногами топают. А я, говорит, свои колени глажу. Они отступились. Подумали, наверное, что "не в себе".
Матушка Магдалина в 1934 году умерла, шестнадцатого по старому, двадцать девятого по новому (стилю - А.К.), июля, в пять утра, девяносто шести лет...
Она была дочь купцов московских - Досмановых. Они чаем торговали. Брат ее родной, Алексей Стефанович, в Екатеринбурге большой магазин держал. А в Перми у другого брата Павла Стефановича тоже магазин был. Остальную её родню я не знаю, они все в Москве жили.
\C.10\
Когда хоронили её, народу много было, почти город. Несли её на руках до Ивановского кладбища, только не главными улицами, по Восьмого марта несли. Отпевал её... Митрополита Григория уже не было, по-моему, в тридцать первом или тридцать втором году умер (1932 г. - А.К.). Её хоронил владыко Макарий (Звездов). Он православный был.
Но тут на кладбище на оградке-то написано, что умерла она в 1939 году. Не правильно это. Как же в 1939, когда она при мне умерла, а в 39-ом меня в Свердловске уже не было. Да и архиерея уже не было. Видать стерлась цифра, а потом и исправили не так. Вместо четверки девять написали. Обязательно исправить надо (в настоящее время на могиле указаны верные даты - А.К.).
После смерти матушки Магдалины я с 1935 года была в командировке в Соликамске, а уж с 1936 года в Перми. В Пермь поехала, чтобы паспорт получить. Кто в командировки надолго ехал, тем паспорта давали. Там и осталась. Ну, работала я в Перми в инфекционной детской больнице, сестрой. Училась дальше по работе только. В дипломе-то написано сестра, а в трудовой книжке и в армии - "фельдшер". Семьи-то не было, поэтому часто по другим городам ездила, в командировки. Мама жила в Свердловске. Болела. Я к ней приезжала.
А я много была на допросах. Нас презирали... Ко мне даже приходили на дом. Я как раз к маме приехала в Свердловск. Один раз пришли... В тридцать восьмом году, что ли? У нас был иеромонах Игнатий (Клевретин), в схиме Иоанн (точнее Кевролетин - А.К.). Он из Верхотурского (Свято-Николаевского - А.К.) монастыря. Говорят он сейчас в храме открытый лежит (В настоящее время рассматривается вопрос о причислении его к лику святых - А.К.). Тогда он вышел из тюрьмы, но он уже был на свободе. Ну, жил у нас. Я жила на квартире у Вассы, нашей послушницы. Но почему-то нигде не считалась Васса, а считалась Галя. Ну и вот, значит. Я работала в первой больнице по Челюскинцев. Отец Игнатий пришел ко мне, встретил меня и пошли мы домой. Ну, конечно, отобедали, поужинали, уже помолились. В двенадцать часом закончили Правила. Уже спать легли. Вдруг в дверь стук. А у нас была такая квартира - коридорчик и две комнаты. Здесь жила направо Васса Воробьева и тут её брат. Дверь открыла. Они спрашивают: "Воробьевы здесь живут?" Я говорю: "Да, здесь. Подождите, они, наверное, спят. Я счас им постучусь". Дверь прикрыла. А на кухне подпол был, мы туда монаха отправили, сверху половиком накрыли и кадушку с водой поставили. Я знаю, что они не к Воробьевым пришли. Я знаю, что они ко мне пришли. Они вошли, пять человек, и уже не спрашивают Воробьевых, а спрашивают: "Галя здесь живет?" Я говорю: "Да здесь. Это я". Они: "Ты с кровопивцами знаешься?" Я говорю: "У нас тут тараканов нет, клопов нет".
\C.11\
- Ну как? Ты с попами знаешься?
- Знаюсь. Разве же они кровопивцы? Такие же люди как и мы.
- И принимаешь?
- Принимаю.
- Да, вот пахнет тут длинноволосым.
Я говорю: "Да ведь девки одни живут, как не длинноволосые?"
Они смотрят на меня так, а я села перед ними, рукой голову подперла и на них смотрю.
- Ну?
Они меня же спрашивают: "Монах был у вас?"
- Был.
- Он вас встретил в семь часов у больницы.
- Встретил.
- Пришёл?
- Пришёл.
- Что вы делали?
- Пообедали, отужинали, и он ушёл.
- Куда же он ушёл?
Я говорю: "Ну ведь не настолько я глупа, хоть я и не ученая, чтобы я спрашивала старика, которому седьмой десяток: "Куда вы пойдете?" Да он бы мне ответил: "Какое твое дело?""
(Вопрос: "Как вы относитесь к гонителям?" - А.К.) А кто их знает? Винить-то никого нельзя. Всякая власть от Бога. Вот когда меня на допросах допрашивали: "Ты за власть?" Я говорю: "А вы что считаете, что я против Евангелия? В Евангелии написано: "Всякая власть от Бога". А раз я против власти, значит я против Бога. Этого никогда не будет. Я принимаю всякую власть, ту, которая от Бога. Какую он ни послал по Его воле".
- А вот если вас сослать туда, где птицы не летают?
- А вот совсем мне птицы и не нужны. Но вот туда меня не сошлёте, где Бога нет.
И они меня пять часов допрашивали. И я ни сколь не молчала. Я специально говорила так громко, чтобы он в подполе все слышал. Я единственного боялась, как бы он не закашлял. А потом они говорят: "У вас подполье есть?" А я сама подскочила и половик задернула. Они посмотрели, видимо поверили, что нет его. Поднялись на чердак. Искали. Во дворе посмотрели, в сарае. Охраны у дверей не оставили, видимо потом подумали, что он сбежал. Они говорят: "Мы слышали, как молятся двое".
- Молились.
\C.12\
- Он возглас давал?
Я говорю: "У нас и так двое. Одна молитву читает, другая повторяет. Вот и возглас вам. Нас же двое".
Говорят: "Вы арестованы. Собирайтесь!"
- Хорошо. Что брать?
- Пару белья, кружку, ложку.
Васса все это время молчала, и тут только сказала: "У печки возьми сухари".
Потом говорят: "Мы вас в тюрьму увезем. Вы не боитесь?"
- Пожалуйста. А что бояться? Разве там не люди сидят? Те же люди. Если вы меня арестуете, я вас не обвиню. Ведь всё по воле Божией.
- Вы такая бойкая. Где это вы научились красноречию?
- На печи с бабушкой.
Они и говорят: "Жалко губить такую молодую".
- В вашу функцию жалость не входит.
Они спрашивают: "Будешь в церковь ходить?"
- Буду.
- И принимать будешь?
- Придут приму...
- И в тюрьмы передачи своим передавать?
- Буду передавать. А если вас посадят, то и к вам приду.
Написали вот такую хартию и, говорят: "Подпиши". А я стала читать - читаю… А там пропущенные строчки. Я беру ручку и ставлю прочерки. А они: "Куда, куда?!" Я говорю: "Не надо, так не пропускай. А если пропускаешь, значит я буду чиркать". Много, много строчек было пропущено. Прямо по столько. (Показывает - А.К.) Они на меня смотрят. А то они там не знаю что написали бы. А я бы подписала.
Я говорю: "Если я виновата, то берите, арестовывайте, если не виновата -оставьте". Четверо-то ушли, а один остался. Он-то и разорвал хартию...
Тех кто боялся - арестовывали. Все говорили: "Гале несдобровать, Гале несдобровать". А меня допрашивать допрашивали, но не арестовывали. Поэтому-то и фотографий ни у кого почти не осталось. Прятали, сжигали или вот еще клеили за обои. У тех, кого арестовывали, всё забирали. У меня и сохранилось лишь потому, что не арестовывали меня.
\C.13\
В Перми работала и помню, что тогда все спрашивали: "Война будет или нет?" А как не быть, когда с весны 1941 года всех нас - медработников поставили на военный учет. И наказали, что в случае войны надо в военкомат без повестки прибыть.
Война началась, я в командировке была. В Уимском районе, в райздравотделе. В воскресенье, иду и вижу, у радио толпа стоит. Они сообщение по радио слушали, а в понедельник, как велено, пошла в военкомат в районе. Ну, мне и говорят, что надо в военкомат по месту приписки ехать, в Пермь то есть. Я только и успела хозяйку квартиры предупредить, и та собрала мои вещи в чемодан. Уговорили шофера, и он сделал крюк, и заехали забрали вещи прямо на дороге. Ну, а в военкомате в Перми, сразу же направили к месту службы, домой только забежала, попрощалась с матушкой... Собрала быстро вещи и поехала. В Перми-то я у монашенки жила. Всю свою жизнь старалась жить только со своими, с монашками. Матушка Магдалина мне наказывала: "Никогда не живи с мирскими". Ну и когда в командировки ездила, то тоже у монашенок старалась останавливаться.
Нас из военкомата отправили на Дальний Восток, в Улан-Уде, город такой. Там формировался санитарный поезд. Номер сто двадцать семь. Такой номер поезда и такой же номер части был. Для того, чтобы раненных с фронта вывозить.
И в армии также в начале получилось. Я крест, сперва, на булавочке носила. В бане мылись, увидели крест, рассказали комиссару. Вызвал, стал говорить: "Сними крест, да сними крест". "Снимете с меня крест, - сказала, - только снимете с моей головой. Я скорее голову отдам, чем этот крест".
В воскресенье в Улан-Уде нас водили на экскурсию в музей. Там красивый Никольский собор. Очень красивый. Мраморный, голубой иконостас. Там музей был. Картина такая висела. Будда нарисован. Он бросал камень через правое плечо получился мужчина, через левое - женщина. Нас водили, водили, повели в алтарь. Я-то понимаю, что привели перевоспитывать. Все пошли, а я стою. Все говорят: "Пойдем". А я: "Не пойду. Куда же я? Я же женщина".
- Тут мощи, посмотри. Иди, проходи, алтарь оскверненный.
- Кем осквернен? Мною не оскверниться, а до других мне и дела нет. Я не пойду.
Комиссар после экскурсии спрашивает: "Ну, что перевоспиталась?"
- Я никогда не верила в Будду.
- Снимешь крест?
- Нет.
Сперва крест был пристегнут, а потом одела на цепочку. Раз узнали - знайте.
\C.14\
А потом того, кто меня допрашивал, быстро сняли, да на фронт вперед нашего отправили. Я осталась, больше меня не тревожили.

Г.А. Засыпкина (слева) и А.Г. Тагильцева - медицинские сёстры санитарного поезда № 127.

У нас в поезде были верующие. Я быстро с Анной познакомилась (с Анной Григорьевной Тагильцевой - А.К.). Она тоже медсестрой была, из Читы её часть приехала. А сама она здешняя, полевская. Мы с ней подружились, а потом и в монастырь вместе пошли. Она приняла имя Асенефа. Начальник медицинской части - Алексей Михайлович Трошков, был из монашенствующих. А начальник поезда - Ведута был ярославский регент, до войны. После войны я их не видала. Мы познакомились. Как случилось... Нам медикам давали особый паек, а солдатам такого не давали. В первый день Великого поста Трошков получил колбасу, а так как он есть не стал принес нам. На второй день масло что ли было? Я думаю, что колбасу есть нельзя - пост, но масло есть можно. "Но я не буду есть", - он говорит. А я говорю: "Вы не будете и я не буду. Зачем нам-то". Ну, я конечно догадалась. А потом же я очень любопытна. Я спросила повара Нюру, что ест начальник. Она говорит: "Почти ничего не ест. Чай попьет, хлеб поест и всё". Я поняла, что он постился. Так и узнала. А потом еще случай был. Мы стирали. Он говорит: "Что же вы стираетесь, сегодня же праздник".
- Какой?
- Алексея-человека Божия.
- А кто такой?
А он: "Так вы что его жизнь не знаете?"
- Да откуда могу знать-то?
А я очень хорошо его жизнь знаю, я с детства на этих книгах. Вот он рассказал всё правильно. С этого разговора мы познакомились. Он-то и рассказал, что начальник медчасти регент из Ярославля.

Комментарий к источнику

Авторский | Региональный | Хронологический |
Структурно-конфессиональный | По направлениям деятельности