© Нечаева М. Ю., 2000.

Коммерческое использование и распространение в печатном виде, а также размещение в электронных библиотеках и изданиях без разрешения правообладателя недопустимы.

Предложения издательств о публикации данной работы в традиционной печатной форме будут доброжелательно рассмотрены автором.

При цитировании и ссылках на данную электронную публикацию указывать:

Нечаева М. Ю. Женские обители Верхотурья. Екатеринбург, 2000. С.__ (http://atlasch.narod.ru/)

ВЕРХОТУРСКИЙ ПОКРОВСКИЙ МОНАСТЫРЬ

«Стариц велено устроить вновь»

\C.1\

Город Верхотурье, поставленный «на пути в Сибирь», всегда был украшен храмами. Деревянная Троицкая церковь была заложена вместе с острогом в 1598 г. и год спустя освящена. Вскоре, примерно в 1602–1603 гг., возник мужской Николаевский монастырь. Иноки [1] строили его своими силами, но их поддержали и местные жители, и воеводы, и сам царь Борис Годунов. Такова была традиция: территория Российского государства расширялась трудами людей православных, и зримыми знаками освоения новых земель были не только крепости и пашни, но и храмы и монастыри.

Женское иночество в России было распространено едва ли не шире, чем мужское. Но устроить монастырь в условиях XVII в., да еще в малоосвоенном крае, жительницам Верхотурья было весьма сложно. Город только строился, верхотурцам приходилось одновременно заводить крепость, собственные дома и хозяйство... Даже свое обещание помочь основанию мужской обители они не смогли выполнить в полной мере. Где уж взять силы на еще один — женский. А самим «старицам» (так в XVII в. в России часто называли монахинь) разве возвести было церковь и кельи?

Так и получилось, что первое время жительницы Верхотурья, желающие принять монашество, жили «в миру», в частных домах, стараясь по возможности соблюдать иноческие нормы, усиленно посещать церкви. Принимали они постриг или оставались послушницами — остается только гадать. С точки зрения церковных властей, это вряд ли можно было назвать монастырем. В первом письменном известии о создании женской обители в 1621 г. описывается, в каком состоянии пребывали ее основательницы: «на Верхотурье многие старицы в мире жили постригшися от мужей своих» [2]. Впрочем, это было весьма типично и для других монастырей Сибири, появлявшихся в подобных условиях. Недаром первый Сибирский архиепископ Киприан жаловался в 1622 г. патриарху Филарету: «в сибирских во всех городех на посадех многие всякие люди, служилые и казаки, и казачьи жены, и всяких чинов люди стригутца в болезнех в черньцы и в черницы, а постригшися живут в своих домех по-прежнему с мужи своими, а мужи з женами. А иные многие платье с себя сметывают и живут на посадех с мирскими людми въместе по-прежному и всякое дурно делают. А тебе, богомолцу нашему [имеется ввиду архиепископ Киприан — М. Н.], сказывают, бутто оне стригутца в болезнех, а как от болезней облегчают, и оне живут в своих домех поневоле, где хто жил, по-прежному, для того, что прокормитца им нечем» [3].

\C.2\

В 1621 г. верхотурцы стали свидетелями памятного события. Впервые город посетил православный архиерей — архиепископ Тобольский и Сибирский Киприан (Старорусенков), первый архипастырь Сибирской епархии, созданной в 1620 г. Владыку Киприана весьма уважали в России, и не только за высокий духовный сан. Это был человек непростой судьбы.

До приезда в Сибирь Киприан был архимандритом (настоятелем) Новгородского Хутынского монастыря, и как человек почитаемый в Новгороде, в тяжелый для города момент оккупации шведами возглавил переговоры об избрании на российский престол, пустовавший в Смутное время, шведского королевича. Новгородцам такой вариант казался меньшим из зол, поскольку при шведском принце они надеялись на сохранение православной веры, тогда как при избрании польского королевича (также обсуждавшемся) неизбежно навязывался бы католицизм. Однако переговоры со шведами шли трудно, в России на царский престол была возведена династия Романовых, а сам Киприан оказался заложником дипломатии. Разочарованные ходом переговоров шведы отыгрались на новгородском архимандрите, оставшемся в их руках: Киприану довелось испытать пытки голодом и холодом, но в конце концов вернуться в Россию. 8 сентября 1620 г. он был посвящен в более высокий сан архиепископа Тобольского и Сибирского, и 30 мая 1621 г. отправился в свой стольный город Тобольск. Киприан стал духовным владыкой самой обширной епархии России, простиравшейся от Уральского хребта до отдаленных восточных рубежей государства. Расстояния и дикость этих мест многих пугали, и сложно судить, чем являлось новое назначение Киприана — почетной ссылкой или повышением. Но Киприана трудности не смущали.

Путь в Сибирь шел через Верхотурье, и владыка задержался здесь. Среди посетителей архиепископа были и верхотурские старицы. Они поведали ему о своем желании жить по-монашески и о тех препятствиях, с которыми самостоятельно справиться не в состоянии. Архиепископ Киприан, высоко ценивший иноческую жизнь и видевший в монастырях очаги православия в необъятной Сибири, откликнулся на смиренные просьбы женщин и «поговоря с верхотурскими воеводы и с посадцкими людми» [4] «собрал де их на Верхотурье десять стариц, и велел воздвигнуть за острогом церковь во имя Покрова Пресвятей Богородицы, а им де десяти старицам, для прибежища, велел поставить одну келью» [5]. Так было положено начало Покровскому монастырю — одному из 12, существовавших при Киприане в Сибири [6].

\C.3\

Верхотурский Покровский монастырь часто называют старейшим женским монастырем Азиатской России. Однако даты основания многих других сибирских обителей требуют своего уточнения, и всего вероятнее, некоторые из них древнее верхотурской.

Первая монастырская церковь была освящена во имя Покрова Пресвятой Богородицы. И все последующие, а их инокиням Верхотурья пришлось возводить неоднократно, — тоже. Это неслучайно. Большинство женских обителей в России имели церкви во имя Введения Богородицы во храм, Успения Богоматери или во имя Покрова Пресвятой Богородицы и соответственно назывались «Введенскими», «Успенскими» или «Покровскими». Образ Богородицы особо близок сердцу монахинь, а сама Россия считается четвертым ее уделом. Возводя храм во имя Покрова Богородицы, верхотурские инокини надеялись на ее защиту и поддержку в своем многотрудном пути.

Покровской обители действительно предстояло нелегкое будущее.

Деревянную церковь и жилой корпус — «келью» старицам построили вскоре после отъезда Киприана. Но монастырь надо было еще и «устроить».

\C.4\

Восточный Урал и Сибирь только заселялись и осваивались русским населением, поэтому все монастыри, особенно женские, обеспечивались государством средствами для существования. Средства могли предоставляться либо в виде жалования — «руги», как тогда говорили, либо в виде земельных и промысловых угодий, либо в сочетании того и другого. Руга могла быть разной: денежной и хлебной (в виде муки, зерна). Обычно ругу назначали на определенное число насельников и насельниц монастырей, и при его изменении время от времени пересматривали. Таков был общий порядок.

Подобным образом должен был содержаться и устроенный в Верхотурье женский монастырь. Но архиепископ Киприан, сообщая 4 июня 1621 г. в Москву патриарху Филарету о делах в Сибирской епархии, забыл указать, сколько стариц находится в Покровском монастыре, а посему царь Михаил Романов, одобрив своей грамотой основание монастыря, не смог сразу установить для его насельниц жалование. Однако царской грамотой от 28 июля 1621 г. назначалась руга необходимому для монастырской церкви причту, уже поставленному архиепископом Киприаном: в год полагалось «попу денег восемь рублев, хлеба пят чети муки [327,6 кг — М. Н.], четверть круп [65,5 кг], четверть толокна [65,5 кг]; дьячку денег четыре рубля, хлеба четыре чети муки [262,1 кг], осмина круп [32,8 кг], толокна тож; пономарю денег три рубли, хлеба четыре чети муки, осмина круп, толокна тож». Эта руга определялась по образцу уже «устроенного» Тобольского Николаевского монастыря. Впрочем, более надежным средством обеспечения молодой обители государь полагал наделение ее землею и рыбными ловлями, которые воевода должен был отвести из числа государственных «порозжжих земель». Воеводе было приказано определить размер и расположение этих владений, учитывая количество церковного причта и стариц, так, чтобы «им мочно сытым быть» [7], и о всех распоряжениях отписать в Москву «для ведома».

Почта по тем временам шла долго, например, аналогичная грамота, посланная днем раньше, архиепископом Киприаном в Тобольске была получена 29 декабря 1621 г., то есть через пять месяцев. Верхотурье находилось ближе к столице, и воевода, вероятно, получил царское повеление раньше, однако явно не спешил исполнить его. И старицам пришлось «бить челом» пред государем, слезно моля его о помощи. Игуменья Анисия выразительно описала бедствия обители: живут в построенной по приказу архиепископа Киприана «кельишке десять сестр, а из тех де кельишок и ограды де около того места, и колоколов, и книг, и образов нет, и купити нечем, для того что волочились они меж двор и жили в мире, а вотчинки и никаких угодей у того нашего богомолья нет» [8]. Впрочем, сестры (так называют друг друга все живущие в женском монастыре) просили не столько о наделении вотчинами и угодьями, сколько о жаловании — такой вариант обеспечения жительницам уральского города казался менее хлопотным. Царь Михаил грамотой от 2 декабря 1622 г. повелел выдать на десять насельниц жалование — по 2 рубля на человека, но только на один год, а впредь наделить пашенной землей, сенными покосами и рыбными и прочими угодьями, «чтоб им в мире не шататца и с мирскими людми не жити» [9]. Кстати, судя по грамоте, даже причт Покровской церкви ничего не получал от воеводы, и царю пришлось напомнить об этом вновь.

\C.5\

Размер руги старицам был невелик: для сравнения можно обратиться к приведенным выше сведениям о жаловании причта монастырской церкви — священнику положено 8 рублей в год, дьячку — 4, пономарю — 3, а старицам — по 2 рубля, причем не упоминалось и о хлебном жаловании, дополнительно полагавшемся причту. Впрочем, если учесть, что священнослужители, в отличие от стариц, имели семьи, разница не столь велика. Но основателю мужского монастыря в Верхотурье, например, в 1605 г. была определена руга в 6 рублей в год... Запросы инокинь, согласно распространенному в то время мнению, должны были быть скромнее, чем у священников и мужчин-монахов.

Но и этой «милостыни» приходилось добиваться годами.

Денежное жалование насельницам монастыря было положено на один 1622 г. В дальнейшем они должны были существовать за счет земли, отведенной от государства. По сведениям 1624 г., обитель имела «пашнишко в деревне Захара Смольянина, пашни паханые 14 четь [16,8 га — М. Н.] в поле, а в дву потому же, сена косят 50 копен» [10]. Судя по всему, зависимых крестьян у женской обители не было, следовательно, землю сестрам приходилось обрабатывать сами. Монастырь несколько расширился: кроме церкви в нем имелись уже три кельи (то есть жилых корпуса) — одна настоятельская, где жила игуменья Анисия, и две для рядовых инокинь [11].

Однако владения не обеспечивали существования монастыря, либо же обитель вскоре лишилась их. В 1645 г. старицы вынуждены были напомнить о своих нуждах царю Михаилу Федоровичу, жалуясь на то, что имеющиеся постройки в монастыре обветшали и обвалились, а воеводы, сколько их ни сменилось в Верхотурье с 1621 г., ни один не исполнил царский указ и «пашни и сенных покосов и рыбных ловель не отваживали», посему старицы числом 20 человек «скитаются промеж двор, а пашни де им собою завесть и пашенных крестьян наделить нечем». Сестры вновь просили выделить им ругу, «чтоб им волочась меж двор голодною смертью не помереть» [12]. Царской грамотой от 6 июня 1645 г. верхотурскому воеводе Максиму Стрешневу велено было составить смету на починку монастырских строений, но о довольствовании стариц деньгами или землею не было сказано ни слова. Вопрос о наделении обители земельными угодьями ставился и в 1663 г., но опять не решился. Инокиням приходилось жить на пожертвования, добывать средства к существованию рукоделиями и работами в огороде и обходиться скромным государственным жалованием.

\C.6\

О последнем имеются эпизодические сведения. Так, в 1631 и 1632 гг. шесть рядовых стариц и игуменья монастыря получали денежное жалованье по 2 рубля. Окладные книги (документы, фиксировавшие выплаты из казны разным лицам) сохранили имена насельниц монастыря того времени: игуменья Анисия, старицы Парасковья, Анастасея, Агафья, Ираида, Акилина, Онтонида. Имена послушниц, которые тоже в монастыре жили, источники не упоминают, поскольку руга им не полагалась. Кроме стариц ругу получали служивший в качестве священника иеромонах Аврамей (вероятно, из числа братии Верхотурского Николаевского монастыря) — 8 рублей, дьячек и пономарь (по 3 рубля) [13]. Документы 1669, 1671, 1676, 1680, 1695/6 гг. говорят о выдаче покровским монахиням уже хлебной руги. Двенадцать рядовых стариц в 1695/6 г. получали по 1 чети с четвериком [147,4 кг — М. Н.] ржи и столько же овса, настоятельница игуменья Феодора — 1 четь с осминой и пол два четверика [221,1 кг] ржи и овса. Неравенство сохранялось: в Николаевском мужском монастыре, находившемся там же, в Верхотурье, рядовым монахам и настоятелю полагалось вдвое больше. Изменился и причт монастырской церкви: теперь в нем было два священника и пономарь, также получавшие государственное хлебное жалование [14].

Кем были монахини Покровской обители в прежней мирской жизни? Известия XVII в. крайне скудны. В 1667 г. по приказу верхотурского воеводы Ивана Колтовского была составлена «роспись» покровским инокиням. В ней значатся 11 человек вместе с игуменьей, по прежнему без учета послушниц. Судя по этому документу, в монастырь поступали женщины зрелого возраста: все они (нет сведений только о настоятельнице) по семейному статусу являлись вдовами, матерями взрослых детей или состояли в браке. Вдов и жен, ушедших в монахини, тогда называли «посестрие», поэтому их невозможно различить, но церковные каноны разрешали женщинам принимать монашеский постриг в трех случаях: если супруг соглашался одновременно с женой уйти в монастырь, если супруги в разводе, либо же после смерти мужа.

\C.7\

Социальное положение насельниц обители до принятия пострига было различным: четверо (старицы Маремьяна Федорова, Александра Каблукова, Фитинья Вагина, Маремьяна Григорьева) в прежней мирской жизни были женами пашенных крестьян, пятеро (Домна Анофриева, Евдокея Малгина, Евгенья Тараканова, Каптелина Арсенова, Феодора Головина) — из семей служилых людей (то есть находившихся на военной и чиновничьей службе), старица Ирина приходилась матерью священнику (вероятно, верхотурскому).

Большинство стариц приняли постриг в самом Верхотурском монастыре, лишь двое из одиннадцати — старица Маремьяна Григорьева и настоятельница Марфа — до поступления в Покровский монастырь испытали иноческую жизнь в других обителях России. Первая из них пришла в Верхотурье «с Невьи» — из женского Невьянского Богородицкого монастыря, также находившегося в Верхотурском уезде, и вероятно, уже в Покровском монастыре приняла постриг. Настоятельница Марфа приехала на Урал в иноческом сане из Казани [15].

По прошествии нескольких десятилетий численный состав обители почти не изменился. В описи Верхотурского кремля, датируемой приблизительно 1726–1754 гг., в которой фиксировались казенные выплаты разным лицам, значится, что в Покровской обители проживают 12 рядовых стариц, игуменья и просвирница — как в 1695 г. Игуменья получала прежнее хлебное жалование и еще 2 рубля в год. Столько же денег получала просвирница, которой полагалось также четверть с осминою и полтора четверика [221,1 кг — М. Н.] ржи и четверть с четвериком [147,4 кг] овса. Прежнее хлебное жалование сохранилось за двенадцатью рядовыми монахинями, из которых шестеро получали еще и денежную ругу по 2 рубля в год [16]. Вероятно, денежное довольствование было установлено несколькими годами раньше и учитывало наличный состав предыдущего периода. В сущности, этим исчерпываются все сведения о материальной стороне существования обители в первые полтора века ее истории.

\C.8\