Самозванцы ХХ века-1 (рекомендуется загрузка с главной страницы сайта)

Коммерческое использование и распространение в печатном виде, а также размещение в электронных библиотеках и изданиях без разрешения правообладателя недопустимы.

Нечаева М. Ю. Лжекнязь Михаил. Статья 1. Дебют самозванца. Екатеринбург, 2000. С.__ (http://atlasch.narod.ru/)

Этот октябрьский день 1927 года был ничем особо не примечателен. Но сотрудники Кунгурского окротдела ОГПУ могли быть довольны: сегодня, в среду 5 октября, они наконец-то взяли человека, которым интересовались давно. Пермский отдел еще 12 мая разослал по всему Уралу директиву о его поимке, но шли месяцы, а он ускользал, хотя слухи о его существовании продолжали будоражить «несознательные массы». И вот сегодня его опознали в Кунгуре, быстро исхлопотали постановление об аресте и немедленно взяли посреди города, на рынке. Следователь уже успел допросить его и, надо признать, арестованный оказался очень разговорчив: показания занимали восемь страниц. Внешне он походил на мелкого авантюриста: еще не стар, 41 год, многим казался моложе, выше среднего роста, крепкого телосложения, темно-русый, с небольшими усами, вкрадчивым голосом и излишне подвижным взглядом, чрезвычайно болтливый и к тому же пахнущий спиртным. Такой человек органично смотрелся бы где-то на базаре, и окажись он в угрозыске, это никого бы не удивило. Но он сидел в Политуправлении и в сыскных циркулярах значился как великий князь Михаил Романов.

Его на самом деле звали Михаилом, но не Романовым, а Поздеевым. Мысль стать князем посетила его года два тому назад, и вся история выглядела в его изложении по-шутовски невинно и даже сказочно.

В один из летних дней 1925 года в Успенской церкви бывшего Екатеринбургского Ново-Тихвинского монастыря появился странник. Он истово клал поклоны и крестился перед иконами, привлекая к себе благосклонные взоры верующих и особенно монахинь, присутствовавших на службе. Утомленный вид, поношенная и грязная одежда выдавали в богомольце человека, прибывшего издалека. Вскоре к нему подошла одна из инокинь, назвалась сестрой Варварой, и почтительно пригласила попить чаю здесь же, при храме. Богомолец согласился. За чаем разговорились. Монахини (кроме сестры Варвары подошла еще и регентша церковного хора сестра Ольга) поинтересовались, кто таков и из каких мест странничек. Тот представился Михаилом, сказал, что он иеромонах и живет «при Афонских старцах в Уральских горах за Белыми горами», у прозорливого старца Макария, которому исполнилось 112 лет. Разговорились о жизни «за Белыми горами», странник благостно поведал, что есть у них маленькая церковь, даже женский скит в 12 верстах основывается, а сами монахи, как истинные аскеты, живут «в пещерах». Все бы хорошо, но вот утвари церковной не хватает, не могут совершать церковные службы с должным благолепием, да и сами нуждаются. Тут Ольга Павловна, прерывая нашего героя, задала явно волновавший ее вопрос: «я слышала, будто где-то непростой фамильи, т.е. царской, живут, не у вас ли случайно», на что Михаил важно и таинственно ответил: «Да будто бы находят». Монахини оживились, и Варвара Федоровна произнесла: «вот бы Мане да и другим не мешало бы туда отправиться». На вопрос Поздеева, что еще за Маня, монахини вместе изрекли таинственную фразу: «да тут у нас есть люди».

Разговор становился нестерпимо интересен: еще бы, ведь Михаил приехал в монастырь, как он сам признавался позднее, для того, чтобы повидать княгинь, которые по слухам, упорно ходившим среди монахинь Урала, часто появлялись при здешнем храме. И вот беседа сама собой повернула на эту тему. Михаил заверил, что будет хранить тайну, инокини, погрозив пальцем, произнесли еще более обещающее: «ето просто царской фамилии», в ответ странник тоже заверил их, что и он «не простой человек», и в доказательство продемонстрировал собственную фотографию в иеромонашеском облачении, наспех сделанную в пермской «пятиминутке». Собеседницы поверили и объяснили, как доехать до «Мани».

Странник остался переночевать, сказав, что хочет еще раз побывать на церковной службе, поскольку именно завтра будет читаться акафист Тихвинской иконе Богоматери, чем еще больше понравился монахиням. Ему постирали и залатали одежду, он привел себя в порядок и утром предстал в церкви в весьма благообразном виде. После акафиста смиренно подошел благословиться сразу к двум игуменьям (настоятельницам) монастыря, и они дружно спросили у него, кто таков и откуда прибыл. Услышав версию о макарьевских пещерах, игуменьи произнесли: «ой, мы что-то вчера слышали. Какие вы там счастливые, никто вас не знает и не беспокоит». Поздеев в ответ поблагодарил Бога за действительно спокойную жизнь в полной безвестности, получил от настоятельниц по просфоре и благостно отошел. После обедни к нему подошла какая-то молодая монахиня в очках, назвалась Шурой Суворовой и пригласила от своего имени и от имени живущих с нею инокинь попить чаю у нее на квартире, неподалеку от церкви. Странник не отказался. Отправились на Александровский проспект (улица Декабристов), дом 8.

Собрание оказалось довольно многолюдным. С Александрой Суворовой жили еще четыре монахини. Радушно приняв богомольца, особенно когда он упомянул, что только что вышел из тюрьмы, они одарили его, чем смогли, и опять упомянули о поездке в одну из окрестных деревень, где «народ очень хорошой и духовной и там есть непростая». Вскоре подошли еще гости, среди них пара блаженных. За чаем блаженный Миша, пристально посмотрев на Поздеева, изрек: «я ведь знаю, ты монах». Тот согласился. Тогда блаженный стал зазывать странничка посетить Каменский завод, где и сам он живет, и много монашек хороших, и даже «Царевны ходят» к нему. Устоять против такого предложения было сложно, и Поздеев обещал непременно нанести визит. На сем и расстались.

К слову сказать, в сказочном изложении подследственного Поздеева было много правдивого. Даже кажущийся невероятным сюжет с двумя дружно благословляющими его игуменьями имел историческую подоплеку. В Екатеринбургском Ново-Тихвинском монастыре их действительно в 20-е годы оказалось две: игуменья Магдалина Досманова, снятая в административном порядке, всего вероятнее, епископом Григорием Яцковским, где-то до сентября 1920 года, и поставленная на ее место Хиония Беляева. Хиония жила при еще действовавших церквях монастыря, а Магдалина – на 3-й (или 4-й) Загородной улице, «у леса». У каждой из них остался свой кружок последовательниц, но отношения между самими игуменьями явно были недружелюбными. Конечно, они могли появляться на церковных службах в одной и той же церкви, но вот единодушно расспрашивать странника и благословлять его – вряд ли. Как ни странно, Магдалину Досманову «компетентные органы» не соизволили арестовать и допросить в ходе расследования приключений Михаила Поздеева, а вот Хионию Беляеву эта судьба постигла. Игуменья категорически утверждала, что никакого монаха Михаила не помнит, и хотя не могла с уверенностью сказать, что не благословляла его среди массы других богомольцев, но факт персональных встреч с ним отрицала. Впрочем, и Михаил говорил, что видел ее лишь единожды.

Откровения Михаила в ходе следствия не вызывали восторга и у других екатеринбургских монахинь. Версия о том, что они дали ему адрес «царевны Мани», яростно опровергалась ими. Следственные органы склонны были верить в этом скорее Поздееву, но вполне вероятно, что и до визита в монастырь он уже знал координаты «царской дочери». Впрочем, подследственный проявлял изумительную болтливость, не задумываясь «закладывая» всех и вся, и на фоне его откровений сдержанность в показаниях всех остальных, особенно когда речь заходила о царской фамилии, выглядела более достойной. Казалось, Поздеев хотел как можно лучше исполнить роль примерного заключенного, угадать, что именно понравится следователям и доставить им эту приятность. Ему было не привыкать: в своей жизни он исполнил уже массу ролей и имел определенный опыт игры на публику.

«Артист Императорских театров» или От притона до балагана

Родился наш герой в ноябре 1886 года в селе Дебесы Глазовского уезда Вятской губернии. Отца он никогда не знал, а мать, Екатерина Алексеевна Поздеева, исполняла черные работы (стирала, мыла полы), вероятно, в заведении бабушки Михаила, Софьи Абросимовны. Заведение бабушки внук именовал на допросах тайным притоном, и кто знает, не была ли одной из «девушек» его мать. Там-то он и провел первые 14 лет своей жизни, получив начальное образование в сельской школе, бегая за вином для клиентов и выполняя прочие мелкие поручения. Надо полагать, тогда он и приобрел ту редкую услужливость, которая сквозила впоследствии в его показаниях. Близкие довольно рано разглядели в мальчике некоторую склонность к театральщине и еще в пяти-шестилетнем возрасте отдали в московский цирк Никитиных, где, впрочем, он оставался недолго и вскоре вернулся с теткой в Дебесы. После смерти матери Михаил остался на иждивении бабушки. Когда мальчику исполнилось 14 лет, крестная увезла его в г.Благовещенск. Там она имела пивную лавку, а племянника пристроила в ученики к парикмахеру. Но цирюльника из него не вышло, и Михаил вскоре просто сбежал от сурового хозяина, после чего предпочел вернуться к бабушке в притон. Летом он нанимался к окрестным крестьянам жать и косить, а в остальное время прислуживал в бабушкином заведении и промышлял сбором милостыни. Кстати, последнее ремесло он освоил в совершенстве и до самого дня ареста в 1927 году не оставлял его.

Не мудрено, что при первом же рекрутском наборе его кандидатура стала первой в списке отправленных на военную службу. Его призвали в 1908-м году и зачислили в 20-й стрелковый пехотный полк. Впрочем, служил он не долго: спустя четыре или семь месяцев врачебная комиссия отчислила его «по чистой».

Михаил вернулся на родину, возможно, сперва некоторое время постранствовав по России и посетив подмосковные монастыри. Когда в селе Дебесы появилась цирковая труппа, Михаил решил еще раз попробовать себя в качестве актера. У нового артиста было четкое амплуа: только женские роли. Он с удовольствием облачался в платья и вообще чувствовал себя в женском обществе неплохо. Труппой руководил некий Корюковский или Коряжев (память Поздеева на имена, фамилии, названия селений и даты оставляла желать много лучшего), а сам «цирк» представлял собой балаганный театр. Цирк разъезжал по деревням Пермской губернии, давая представления нехитрых спектаклей, и Михаил Поздеев работал в нем месяцев шесть–семь. Спустя годы, он предпочитал упоминать о своем актерском прошлом в более величественном плане, как-бы мельком замечая, что играл в «Императорских театрах».

То ли для труппы начались тяжелые дни, то ли Михаилу захотелось чего-нибудь иного, но он покинул балаган и снова вернулся к бабушке. Жизнь потекла по знакомому сценарию: летом – по найму у крестьян на полевых работах, зимой – на рубке дров у всех желающих и при притоне мальчиком на побегушках. Как бабочка-однодневка, о будущем Михаил не думал. Смерть бабушки неожиданно изменила привычное существование. Стать содержателем притона внук, видимо, оказался не в состоянии, и бабушка перед кончиной завещала ему поступить в монастырь. Михаил исполнил ее волю.

Выбор пал на Белогорский монастырь Пермской епархии, тот самый, который столь часто упоминал он впоследствии. Правда, в отличие от версии, ставшей для Михаила весьма «хлебной», прожил он в обители не слишком долго (по одним показаниям, два года, по другим – пять) и в двадцатые годы разъезжал по всей стране отнюдь не по воле белогорских монахов.

Белогорский Николаевский монастырь находился в 98 верстах к востоку от г.Перми, в отрогах Урала, называемых «Белыми горами». Величественные склоны были покрыты богатой растительностью, а на вершине горы размещены кельи, церкви и десятиметровый восьмиконечный крест, заметный на много верст вокруг. Обитель существовала с 1894 года и была создана с миссионерскими целями, дабы приводить к православию многочисленных раскольников, живших в ее окрестностях и даже вырывших себе множество пещер, в которых устраивались кельи и скиты.

В монастыре Михаила поставили на «черные работы», т.е. на самые неквалифицированные. Он работал хлебопеком, бегал за кипятком для богомольцев, остановившихся в монастырской гостинице, пел в церкви и исполнял все поручения, которые соблаговолят дать ему иноки. Судя по всему, он так и остался послушником, хотя предпочитал впоследствии выдавать себя за иеромонаха. Раздобыть в двадцатые годы костюм иеромонаха не составляло труда, а выдержать величественную манеру поведения помогали артистические задатки. К тому же, Михаил за два года пребывания «за Белыми горами» выучил достаточно молитв, церковных песнопений и религиозных текстов.

Само пребывание в монастыре не оставило у Михаила приятных воспоминаний. Он обвинял монахов в пьянстве и разврате и возлагал на них ответственность за привитие ему гомосексуальных наклонностей. Итогом своего пребывания в Белогорье Михаил считал и полное разочарование в религии, которое не мешало ему годами исполнять роль ревностного иеромонаха, проводя жизнь в странствованиях по святым местам и в разговорах с истинно верующими. В деревне Посад он одно время даже устраивал беседы на религиозные темы, посещаемые многими. Люди, знавшие его на протяжении нескольких лет, не сомневались в том, что он действительно собирает различные предметы обихода для церквей. Авантюрист от религии имел явный успех.

Из монастыря он вернулся в привычную крестьянскую среду в родное село Дебесы. Когда там вновь появились знакомые циркачи, он подался в актеры, но и на этот раз театральная карьера оказалась недолгой. Его привлекала вольная жизнь и сольная партия странника-богомольца. Исполнять ее было удобнее в монашеском наряде. Впрочем, для разнообразия, он временами жил в деревне Посад и занимался крестьянскими работами.

Не чужды были эмоциональной натуре Михаила и некоторые патриотические порывы. При Керенском он пошел добровольцем в армию, попал в 283-й Павлоградский полк, но на фронте, к счастью, как раз наступило перемирие, и воинственный пыл добровольца пропал втуне. После бурных потрясения октября 1917-го он не замедлил с массой других дезертиров покинуть армию и вновь податься на Урал, к прежним занятиям.

Но война, уже гражданская, застала его и там. Вынужденный давать пояснения органам ОГПУ относительно своей позиции в этой междоусобице, Михаил Поздеев предпочел подчеркнуть свои лучшие качества.

В наступившие смутные времена Михаила Поздеева больше всего заботило, как бы не оказаться мобилизованным хоть в ту, хоть в другую армию. Идеология его интересовала мало, хотя на следствии он всячески подчеркивал свои симпатии к Красной Армии. Впрочем, люмпенские лозунги действительно могли быть достаточно близки ему. Но на территории, занятой красными, он оказался случайно: Михаил по-прежнему жил в деревне Посад Оханского уезда и, когда сына хозяев дома мобилизовали в Красную армию, повез ему кое-какие съестные припасы. Обратно возвращаться было боязно, поскольку в Посаде уже появились белые, и Михаил устроился псаломщиком при церкви села Покровского в Котельническом уезде. Должность оказалась «хлебной», особенно на фоне начинающегося голода. Денег псаломщик не брал, только натурой, и щедро раздавал лишнюю провизию красноармейцам, которые отнюдь не пользовались симпатиями местных жителей. Услужливый псаломщик готов был и прикупить у крестьян для красноармейцев продукты, якобы для себя. Вероятно, он просто заискивал перед власть предержащими, но в 1927 году не прочь был возвести эти деяния себе в благодетель. «Хотя много во мне находите худова, ... ну прошу обратите внимание и в лудшую сторону», – взывал обвиняемый.

Ход гражданской войны менялся неоднократно. Когда Красная Армия стала отступать из Котельнического уезда, Михаил перепугался не на шутку, бросил церковь и подсел на первый попавшийся эшелон с красноармейцами, направлявшийся к Смоленску. Он побывал в Могилеве и еще ряде мест, встретил земляков и в конце концов отправился обратно на Урал.

В мутной обстановке послевоенных лет Михаил успел попробовать себя и на уже знакомом поприще – в роли иеромонаха-странника, в роли наемного сельского работника, освоил и новые. В разрухе тех лет оказалось весьма выгодным собирать предметы церковного обихода. Шелковые облачения и даже простые полотенца пользовались большим спросом у крестьян, и не одно приданое перед свадьбой составлялось из перешитых священнических богослужебных облачений. Михаил, как истинный артист, завязывал знакомства легко, интуитивно чувствуя, какой сюжет окажется ближе новому собеседнику. При случае представлялся и артистом «Императорских театров», красочно повествуя о своем последующем прозрении и обращении к Богу. Был по-прежнему чрезвычайно отзывчив, с готовностью предлагая любому желающему свое посредничество в контактах с праведными людьми, которых, по его словам, много было в горах Урала. Адрес праведников дать не спешил, зато свой предлагал немедленно. Далее сценарий был примерно следующий: к новому знакомому вскоре приходило письмо от Михаила, в котором тот сообщал, что уже побывал у старцев и даже рассказал им об этом человеке, а старцы были столь добры, что передали ему привет, если же благодарный корреспондент желает поддержать святых отшельников, то может послать им что-нибудь в адрес самого Поздеева, а уж они вознесут свои молитвы за благодетеля. К посланию Поддев прилагал и записки «от старцев», ненавязчиво подтверждающие кристальную честность посредника. Обладал ли Михаил среди прочих своих талантов еще и способностью писать разными почерками, или же имел подручного для этого – осталось тайной для следствия. Ездя по церквям и собирая «на старцев из пещер», Михаил не забывал щедро одаривать собранным хозяев квартир, где жил, и просто дарить вещи случайным попутчикам, так что для него, вероятно, не составляло труда найти временного «секретаря».

Мошеннические наклонности Поздеева проявились и более криминальным образом. В 1923 году он оказался под следствием в Перми за подделку печатей, и избежал наказания, лишь дав согласие стать осведомителем «компетентных органов». Выйдя на свободу, он обязан был держать ОГПУ в курсе своих передвижений по территории страны. В Перми было голодно, и Поздеев, решив вернуться к привычным занятиям в деревне Посад, испросил позволение у сотрудника ОГПУ на отъезд. Получив разрешение, он ... пропал, к неудовольствию «органов», прекратив и свою деятельность в качестве осведомителя. Через несколько месяцев после этого он появился в Екатеринбургском Ново-Тихвинском монастыре.

Получив координаты таинственной «Мани», Поздеев сразу после чаепития отбыл на вокзал, к ночи доехал до Баженово, нанял извозчика, у которого и заночевал, а наутро отправился в деревню Шилово. Приехав по указанному адресу, Михаил сообщил, что единственная его цель – посетить келью покойной Анны Ивановны, монахини тайного пострига, вот уже несколько лет как скончавшейся, но все еще почитаемой в монашеских кругах. Такие слова растрогали старушку – мать Анны Ивановны и живущую с ней Анну Прокофьевну, каслинскую инокиню. Богомольца ласково приветили, пригласили на чай, расспросили, услышали от него про «пещеры», и незаметно разговор перешел на царскую семью. Будто бы вскользь Михаил заметил: «нет веть их живых то поди уже некого». «Я тоже так думала», – ответила Анна Прокопьевна, – «ну есть сдесь мужичок Василий Иристархович. Он и верить не велит, дискать ростреляны да не оне, или виновники, или сделаныя куклы сожгли и пепел бросили, а вот в Кисловой живет Маня, говорят, что Княжна, но я тоже плохо верю». При упоминании слышанных еще в Екатеринбурге имен Михаил Поздеев оживился. «Ох как мне хочется увидать», – произнес он. Монахиня заколебалась. Михаил продемонстрировал ей в качестве неотразимого довода свою иеромонашескую фотографию. Анна Прокофьевна пообещала сбегать по одному адресу, откуда могут съездить в Кислову с фотокарточкой, а там уж как решат. К утру вернулась посыльная с интригующей вестью, что Мани дома нет, поскольку она уехала в Свердловск провожать своего брата Алексея. Число членов царской семьи явно увеличивалось. Самому Михаилу порекомендовали остаться на несколько дней, не объяснив причину. Чтобы не скучать, Анна Прокофьевна повезла странника в соседнее село Маминское. Там они встретились с Феклушей, как шепнули Михаилу, с той самой монахиней, которая живет вместе с Маней. Смотрины произвели благоприятное впечатление, и наперсница царевны посоветовала Поздееву непременно посетить их в следующий раз, когда Маня будет дома. Свидание не состоялось, но перспективы были радужные. Пока же Поздеев со своей спутницей вернулся в Шилову, получил от нее кое-какие подарки «для старцев» и отправился в село Карась-Исток, куда его настоятельно приглашали жившие там екатеринбургские монахини. Разговор снова зашел о царской семье, и монахини в голос стали заверять богомольца, что они лично видели живыми царевен Марию и Ольгу. Поздееву верилось и не верилось. На этом поездка и кончилась, только распалив его любопытство.

В Свердловск Михаил вернулся недели через две-три после отъезда оттуда. Его ждали два сюрприза, один приятный, а другой не очень.

Поздеев отправился к Александре Суворовой: он знал, что там его приютят, да и дары надо было забрать. Александры дома не оказалось, и Михаил пошел в церковь к обедне. Когда служба кончилась и большинство прихожан покинули храм, к Поздееву подошла неизвестная монахиня и сообщила, что она живет в Кислово. «Вы Маня?», – спросил Поздеев. Та ответила утвердительно, поторопившись прибавить: «вы не подумайте, что я княжна, я простая монашка». Поздеев заверил, что ни о чем таком не думает. Монашка продолжала выпытывать подробности о «пещерах», между делом поинтересовалась, правда ли, что неподалеку от них живут какие-то монахини, дала 10 копеек, чтобы старцы помолились за нее, и вдруг сообщила, что к ней недавно приезжал один человек погостить, которого все признают за наследника Алексея, да вот, жаль, уехал, и должно быть, скоро его отправят в Москву. После этого, пригласив Поздеева навестить ее когда-нибудь в деревне, удалилась, оставив собеседника решать, кто она – царевна или монашка.

Размышляя об этом, Михаил отправился на квартиру к монахиням. Но прежнего радушия в хозяйках не обнаружил. Пока он ездил по окрестным деревням, их все чаще обуревали сомнения, уж не мошенник ли он. Подозрения подогрела какая-то монашка, уверенно заявив, что никаких «пещер» нет, их просто надули, а посланник старцев – подосланный. Увидев, что из поездки он привез еще немало вещей, монахини пришли в ярость, отобрали часть своих подарков и не задумываясь высказали Поздееву все, что о нем думали. «Ты не монах, а жулик», – без обиняков заявили они (и, право же, не ошиблись). Разобиженный гость раскричался, пытаясь воззвать к милосердию: «У меня сердце больное, у меня может получиться разрыв сердца». Но сцена была прервана четким заявлением о том, что в этом же доме живут милиционеры, и что страннику лучше убраться по добру по здорову. Упоминание милиции подействовало безотказно. Больше монахини Поздеева не видели.

Михаил Поздеев сразу же отправился в Пермь. Но день оказался богат на неожиданности. На вокзале сердобольный странник приметил молодого человека, почти мальчика, явно не знавшего, куда податься. Разговорились, и незнакомец рассказал, что он тоже родом из Вятской губернии, зовут его Александр Фалалеев, приехал искать работу, но ничего не нашел. Далее показания расходятся: сам Поздеев утверждал, что встретил Александра уже после скандала с монашками, а сами монашки – что тот явился с мальчиком к ним, сообщив, что это его племянник. Как бы то ни было, в Пермь Михаил Поздеев поехал уже с «племянником», посулив тому, что знакомые в Мотовилихе смогут подобрать «должность» юноше. Но прогноз не оправдался, знакомые оказались в такой бедности, что Михаил отдал им свои деньги и подарил кое-что из полученных от верующих вещей. Тут-то Михаил и вспомнил о приглашении блаженного Миши в Каменск. Дядя с «племянником» поехали к «хорошим монашкам» в те места, где «Царевны ходят».

Доехав до села Каменноозерского Богдановического района, заночевали у престарелой супружеской пары, фамилию которой Поздеев никак не мог вспомнить впоследствии, что и уберегло их от привлечения к следствию. Глава семьи Потап занимался тем, что возил по окрестным селениям панораму Иерусалима и показывал ее всем желающим, жена его, Мария Николаевна, особа верующая и монархически настроенная, была в курсе всех новостей, лично посещала «царевну Маню» в Кислово и была уверена, что в Каслях живет еще одна княжна – Ольга. Старушка жаждала собрать всю царскую семью вместе и, воззрившись на Михаила Поздеева, прозорливо сказала: «ты наверное не монах, а князь Михаил». Предположение было необычным, Поздеев пытался разубедить ее, но не слишком упорно, и довольно быстро, польстив ее самолюбию, спросил: «Как ты это бабушка узнала, что я – Михаил». Большего и не требовалось. Появившийся вскоре Александр Фалалеев, представленный как племянник, естественно, был объявлен старушкой наследником Алексеем.

Старики пригласили новоявленных князей поехать с ними в Каменский завод, по пути остановившись у проверенных знакомых – у некой вдовы в деревне Бубновой, и у еще одной вдовы, Ксении Филипповны Ляпиной, живущей с монахиней Параскевой из Каменского завода в селе Савино. Уже все вместе проехали в Каменский завод. Поселились у монашек Ульяны и Анны, прожив у них неделю. Поздеев с Фалалеевым желали повидать местных «князей», но им сообщили, что те уехали в деревню Стегово к вдове Татьяне Абросимовне. Вдова Ксения Филипповна объяснила, что «князья» бывали и у нее, а сам царь Николай останавливался под видом странника и даже отобедал, хотя и не назвал себя. Срочно вызвали еще свидетелей – монашек из деревни Билейка и крестьянина из села Троицкого. Последний тоже уверял, что сподобился царского чаепития, а монахини из Билейки говорили, что в Грязновском монастыре долго гостила княжна Ольга. Налицо уже были сведения о существовании царя, наследника Алексея (в двух персонах), княгинь Марии и Ольги, и великого князя Михаила в исполнении Поздеева, причем все они пребывали в Шадринском округе. Монахини предложили сфотографироваться, и «дядя» с «племянником» не отказались. Снялись на групповой фотографии вместе с монашками, Поздеев – в иеромонашеском костюме, Фалалеев – в белой рубашке. Потом «князь Михаил» с «наследником Алексеем» отправились в Свердловск. Фотографии же начали распространяться на Урале в большом количестве, с соответствующими комментариями, разумеется.

Пожив три дня в «коммерческих номерах», «дядя» с «племянником» решили посетить монашек. Новая загадочная репутация приносила свои плоды: персон «царских кровей» стали приглашать в гости. Они нанесли визит в деревню Билейку монахине Варваре, которая специально зазывала их, а оттуда отправились с Марией Соловьевой к вдове Татьяне Абросимовне. Две последние явно уверовали в высокое происхождение своих новых знакомых, с удовольствием давали им кров и готовы были служить во всем. Впрочем, царственные особы нигде надолго не задерживались, скитаясь по всей стране. Погостив у гостеприимной вдовы, они отправились в Богданович, оттуда в Пермь, которую «дядя» уже считал своей родиной, потом проехали в родные места «племянника», в деревню Баданову Вятского уезда, а оттуда, как истинные паломники, пешком отправились в Нолинск и Котельнич, где, воззвав к лучшим чувствам местных монашек, получили от них некоторую сумму, позволившую далее следовать уже более современным способом. Пасхальные дни 1926 года новоявленные члены царской фамилии провели в Ростовском Петровском монастыре. Впрочем, за князей они вряд ли себя выдавали, сочтя более подходящей роль богомольцев и продолжая рассказывать о старцах «из пещер». Легенда имела успех, и в Ростове архимандрит Симеон даже пожелал лично поехать к святым старцам, дабы вести там безгрешную жизнь. Но благой порыв был кратковременным и безрезультатным. Наши же вестники, получив 6 рублей от местных монахинь, направились в столицу. Цель поездки фальшивого иеромонаха, уже репетировавшего роль великого князя, была в высшей мере своеобразна: как позднее он признавался на следствии, в златоглавую Москву Михаила позвало желание взглянуть на мощи... Владимира Ильича Ленина.

Душа разочаровавшегося в религии монаха жаждала чудес. Между тем многочисленные мощи, на поклонение к которым мог сходить паломник прежде, новой властью были запечатаны и упрятаны от глаз верующих и неверующих. Образовавшуюся нишу надо было чем-то заполнить, и эту функцию посмертно исполнил сам вождь мирового пролетариата, приложивший столько стараний для низвержения старого мира. Сложно сказать, предвидели ли такую метаморфозу деятели партии, принявшие решение о возведении мавзолея, но в сознании народа она произошла.

«Что-то особенно меня влекло к нему», – рассуждал в кабинете следователя арестованный Поздеев, расписывая свои странствования. В мавзолее он побывал трижды, и готов был съездить еще. В своих действиях Михаил находил даже общественную пользу: еще бы, ведь он не просто лицезрел «мощи» великого вождя, но и рассказывал об увиденном всем желающим. Зрелище производило на него самое благоприятное впечатление: «Владимир Ильич в целости, как уснул... в манастырях мощи прикрыты и все обман, ложь, а в Москве Владимир Ильич весь на открытие как живой и белый как восковый». Благая цель, по мнению Поздеева, оправдывала и мошеннические средства: если он и ездил по деревням, собирая нехитрый скарб якобы для церкви, то ведь и вырученные деньги тратил на поездки в мавзолей, да и собирал-то с кого – с монашек и с деревенских кулаков, а вовсе не с бедняков, не то что странники до революции, которые собирали последние трудовые копейки и на эти средства ездили аж в Киев и Иерусалим. Впрочем, версия Поздеева явно не имела успеха у следователя: тот никак не желал увидеть в подследственном идейного борца с мировым капиталом.

Посетив Москву, Михаил с «племянником» отправились в Спасский Влахернский монастырь, потом в Кашин, Углич, Мологу. Всюду останавливались у монахинь и, надо признать, странничек впоследствии своеобразно отплатил за гостеприимство: выслуживаясь перед следователями, он беззастенчиво разгласил все, что по секрету говорили ему инокини о припрятанных у них церковных сокровищах. В Угличе и Мологе в разговорах опять всплыла царская тема. Монахини намекнули, что в Рыбинске живет некая Оринушка, у которой бывает великий князь Михаил. Тут-то Поздеев вспомнил о том, что его самого признавали за князя, и решил посмотреть на собрата по княжескому ремеслу. Надо полагать, что сам он еще не успел представиться Михаилом Романовым. Из Мологи проехали в Рыбинск, где сподобились встречи с Оринушкой. Ею оказалась семидесятилетняя монахиня Софийского монастыря, жившая в темной и низкой, напоминающей баню, келье. Старушка ласково встретила наших странников и поведала о визитах к ней великого князя Михаила, скрывающегося под именем Павла, который, увы, в данный момент отсутствовал. Итак встреча двух исполнителей одной роли не состоялась, но можно не сомневаться, что уральский актер внимательно выслушал все детали о своем собрате. Разговорчивая Оринушка обмолвилась о том, что в Поволжье бывают и другие представители императорской фамилии, а настоятельница Серафимо-Дивеевского монастыря даже специально собирает «на царских дочерей», живущих в ее обители. Услышав, что купчихи жертвуют на это дело целыми «возами», Поздеев еще раз усомнился, уж не князь ли он, в самом деле.

Почувствовав необоримый зов крови, Михаил с «племянником» отправились в Дивеево. Но «родственников» не встретили: те, как сказали монахини, ушли в Ардатов. Ардатов был сравнительно недалеко, и уральские скитальцы решили попытать счастья там. Однако им не везло. Побывав еще в нескольких окрестных монастырях, они наконец услышали, что следы царской фамилии надо искать в Понетаевском скиту, где живет некий старик Андрей Иванович непростого рода, и в Арзамасском Николаевском монастыре, где подолгу живут и некая слепая царица, и наследник Алексей, и молодой князь Вячеслав, тоже из императорской фамилии. Услышав такие подробности из уст арзамасских монахинь, Поздеев с Фалалеевым решили непременно побывать в их чудесной обители, ставшей приютом для стольких особ монаршего рода, хотя сами монахини и предупреждали, что не слишком верят в высокое происхождение тех людей. Стоя в церкви у всенощной, они действительно увидели слепую женщину, которую под руки вели две монахини, меж тем как молодые инокини перешептывались между собой, обсуждая, действительно ли это царица. Заинтригованные «дядя» с «племянником» после службы попытались поближе познакомиться с таинственной особой, но их и близко не подпустили к ней. Между тем выяснились и некоторые карнавальные подробности: царевич Алексей якобы пребывает в женском наряде под именем Настасьи Филипповны, Вячеслав тоже переоделся и назвался Акулиной, а царица взяла себе имя Елены.

По дороге из Арзамаса в Нижний Новгород, размышляя об увиденном и услышанном и теряясь в сомнениях относительно подлинности князей и царицы, наши странники повстречали монахиню из Ульяновской губернии. Разговорились, Поздеев снова рассказал про старцев «из пещер», о своей монашеской жизни и о племяннике, который странствует с ним по обету. Монахиня пригласила богомольцев побывать у нее, пообещав даже дать денег на дорогу, и они не замедлили согласиться.

Уже наступил сентябрь, зарядили дожди, и путешествие по грязным дорогам становилось все менее приятным. Менее искушенный в страннической жизни Александр Фалалеев сдался первым и остался в Ульяновске, предоставив «дяде» следовать в село Шумовку вместе с новой знакомой. Едва прибыв в село, Поздеев снова услышал о князьях, которые, следуя местному колориту, появлялись исключительно в чувашских костюмах. Высокородных персон было трое: наследник Алексей, уже в четвертом исполнении, княжна Татьяна и некий Гриша «ихнева-же роду». Повидать их Поздееву не удалось, но его явный интерес к членам царской фамилии принес свои результаты: одна из местных монахинь пришла к выводу, что он не просто Михаил, а брат царя Михаил Романов, и не преминула поделиться открытием с окружающими. В ответ на почтительное обращение к нему как к «Михаилу Александровичу», Поздеев отвечал важно и таинственно, всем своим видом давая понять, что он здесь инкогнито. Получив некоторые дары, он отбыл в Ульяновск, к ожидавшему его «племяннику». Там они и расстались навсегда: Александру Фалалееву надоело быть и странником, и племянником, и царевичем, и он поехал домой. В приливе великокняжеской гордыни Поздеев заявил, что он его «уволил».

Так завершилась одна из страниц великокняжеских взаимоотношений. Подобревший «дядя» несколько раз писал потом своему «племяннику», но ответа не получил: то ли Фалалееву не хотелось даже вспоминать о своих недавних похождениях, то ли просто послания приходили не по тому адресу. Органы ОГПУ также поинтересовались фигурой «наследника Алексея», но не смогли обнаружить его местопребывания, хотя Поздеев и сообщил все известные ему координаты. Дальнейшая судьбы «царевича» нам не известна, хотя кто знает, не лежит ли в одном из архивов России следственное дело о нем?

Захлебываясь в обилии имен, упоминаемых Поздеевым на допросах, вынужденные вести переписку с органами ОГПУ в различных местах необъятной страны, следователи не проявили особого интереса к известию о пребывании князей в Дивеевском монастыре и Понетаевском скиту. Допросы подозреваемых в Ярославской, Ульяновской и Нижегородской губерниях были поручены местным уполномоченным ОГПУ. От них вскоре были получены официальные ответы. Найденная в ходе следствия Оринушка полностью опровергала все слова Поздеева о каких-либо князьях и утверждала, что в глаза не видела его самого, а на уполномоченного произвела впечатление выжившей из ума старухи. Арзамасские монашки единодушно утверждали, что не знают Поздеева и князей в их обители сроду не бывало, да и спрятать-то их было бы невозможно, поскольку инокини живут «у всех на виду». И хотя их слова явно шли в разрез с показаниями Поздеева, который помнил их имена, фамилии, послушания в монастыре, разрабатывать эту линию следствия политуправление не стало. Из Ульяновского губотдела ОГПУ сообщили, что свидетельскими показаниями подтверждено наличие слухов о царевиче Алексее и княжне Татьяне, арестовали лиц, названных Поздеевым, но следствие против них, похоже, тоже закрыли или же вели прямо в Ульяновске. Диакон Ермаков, ульяновский знакомый Поздеева, уличенный в распространении слухов о царской фамилии, после первых же допросов психически заболел и был отправлен в особую колонию.

Михаил Поздеев из Ульяновска уехал на Урал. Накопленный во время странствий опыт не был забыт нашим героем.

В ноябре 1926 года Михаил Поздеев снова появился в окрестностях Каменска у своей давней знакомой Татьяны Абросимовны, той самой вдовы, которой посчастливилось поить чаем царя Николая и других особ царской фамилии, среди которых она числила и самого Михаила. Считая своим долгом обеспечить безопасность «великого князя», она рекомендовала ему останавливаться впредь у людей проверенных и надежных, назвав в их числе своего знакомого священника Иакова Кашина, жившего в селе Куликовском.

Пятнадцатого или шестнадцатого ноября, часов в восемь-девять вечера, в квартиру священника Иакова постучал неизвестный ему монах. Он сослался на знакомство с Татьяной Абросимовной и попросился переночевать. Порасспросив пришельца и убедившись, что тот «человек неподозрительный», священник впустил его, накормил ужином и позволил остаться на ночь. После ужина разговорились, монах рассказал о своих странствиях и в порыве откровений сообщил, что на самом деле он не кто иной как брат царя великий князь Михаил Романов. Отец Иаков усомнился, тогда гость достал свои фотокарточки и показал ему (это были те самые фотографии, на которых он был снят с монахинями и Александром Фалалеевым, в костюме иеромонаха). Тут-то священник и припомнил, что в его селе тоже есть фотоаппарат, к тому же у людей проверенных и надежных – у двух монашек, живущих рядом и весьма почитающих местного батюшку, который слыл у них за прозорливого. Отец Иаков предложил своему высокому гостю сфотографироваться в костюме князя. «Великий князь» оробел, тогда батюшка пристыдил его за недостойный страх и сообщил, что у него уже бывал царь Николай, тоже переночевал и даже кое в чем помог, что видел он и царевича Алексея с княжной Марией, и вообще дело это вполне безопасное и почетное. Гость заколебался, тогда хозяин, стараясь окончательно убедить его в легкости задуманного, начал мастерить наряд князя. Кресты и медали он вырезал из бумаги, эполеты соорудил из нашивок на ризу, раздобыл белую ситцевую ленту и послал прислугу к монашкам за еще одной, коленкоровой. Сделать костюм князя оказалось действительно довольно просто. Сметливый священник тут же объяснил трусоватому гостю, в каком виде он должен сняться. В ход пошли и имевшиеся у священника фотографии подлинных членов царской фамилии: последнего русского императора Николая II и его супруги Александры Федоровны, родителей царя Николая и великого князя Михаила императора Александра III и императрицы Марии Федоровны. Эти фотографии были аккуратно разрезаны так, чтобы вклинить в них портрет новоявленного Михаила Романова.

Утром священник Иаков отвел гостя к монахиням Матрене и Пелагее. За чаем им объяснили задачу. Женщины испугались, но авторитет батюшки был силен. Вскоре священник отправился в церковь, сказав одной из инокинь зайти к нему за рясой, епитрахилью и крестом, дабы сделать еще один снимок Михаила, в иеромонашеском облачении. Сам «великий князь» к тому времени приободрился и действительно был сочтен мастерицами фотографии за отпрыска императорского дома. Снимки получились неплохо. Посмотрев на результат своего замысла, священник Иаков остался доволен и проявил недюжинные коммерческие задатки, предложив «великому князю» свои услуги по их распространению, а также по презентации самого «князя» в надежных кругах. Предполагаемые доходы от предприятия предложено было делить пополам.

	Монахиня Екатеринбургского Ново-Тихвинского монастыря Матрена Узких. Фотография из следственного дела 1927–1928 гг.
	Монахиня Екатеринбургского Ново-Тихвинского монастыря Пелагия Брылина. Фотография из следственного дела 1928 гг.

Батюшка спешно собрал наиболее надежных верующих и представил им Михаила. Присутствовавшим было предложено жертвовать, кто сколько может, для князя, ибо все люди братья и Господь заповедал помогать ближнему. Впоследствии такие собрания в окрестных деревнях с подачи отца Иакова устраивались неоднократно, а сам Михаил вскоре снискал репутацию общепризнанного великого князя.

Из села Куликовского Иаков Кашин отвез Михаила обратно к Татьяне Абросимовне, которая уже успела обрадовать новостью о возвращении «князя» монахиню Марию Соловьеву, не преминувшую нанести почтительный визит высокому гостю. Случайно заглянувший к знакомой Дмитрий Назарович Головин, крестьянин села Троицкого, пригласил всех присутствующих к себе, на церковный праздник «Иванов день», на который обычно съезжались и верующие из окрестных приходов. Бывал на этом празднике обычно и куликовский священник Иаков Кашин.

Монахиня Грязновской женской общины Мария Соловьева. Фотография из следственного дела 1927–1928 гг.

26 ноября Михаил Поздеев с гостеприимной вдовой и монахиней Марией Соловьевой приехали в село Троицкое. Остановились у Дмитрия Назаровича. Как и подобает людям верующим, отправились в церковь на утреннюю службу. Михаил Поздеев истово крестился, ставил свечки и кланялся перед всеми иконами, чем сразу же привлек внимание местного священника Петра Ившина. Когда священник пошел по домам с крестным ходом, он неоднократно слышал, что прибыл некий иеромонах, быть может, даже князь. Поэтому узнав, что таинственный приезжий будет вечером у церковного старосты Якова Перевалова, он не преминул нанести визит.

Гости собрались у церковного старосты ближе к вечеру, часа в 4–5. Были там Михаил Поздеев, Мария Соловьева, давняя знакомая хозяина дома, Дмитрий Назарович Головин, председатель церковного совета Михаил Иванович Осинцев, через час подошли местный священник Петр Ившин и, вероятно, Иаков Кашин.

Мария Соловьева, сама безусловно верившая в высокое происхождение Михаила, уже до собрания успела сообщить об этом и Головину, и Перевалову, теперь же бдительно следила за тем, чтобы с почетным гостем обращались предельно уважительно. Вошедшему Михаилу Осинцеву гость был представлен как иеромонах, и монахиня недвусмысленно напомнила, что ему следует поклониться в ноги и испросить благословение.

Хозяин пригласил к чаю. За столом Михаил вел себя важно и на вопросы отвечал туманно, изрекая реплики типа: «Мое жительство между небом и землей» и «Мое происхождение очень высокое». Войдя в образ, сообщил и о своих способностях полиглота: знал он, не более не менее, как 12 языков. Такими познаниями никто из присутствующих больше похвастаться не мог, однако и среди местных жителей были люди сведущие, и троицкий священник Петр Ившин начал задавать вопросы на вотяцком языке (священник и сам был вотяком). К счастью для Михаила, именно этот язык он знал с детства, поскольку родом был из Вятской губернии. Экзамен прошел удачно, а все присутствовавшие еще раз уверились, что таинственный гость – человек непростой. Мысль о том, что особа царского рода должна знать скорее европейские языки, чем языки местного населения Урала, никому не пришла в голову.

Дальнейший разговор шел уже по-вотяцки исключительно между Михаилом Поздеевым и Петром Ившиным. Итогом его стало заявление священника о подлинности великого князя, а также захватывающее дух заявление о том, что сия высокая особа в 1927 году взойдет на царский престол в России, в чем ей помогут мировые державы, уже принявшие такое решение, и, надо полагать, скромный коллектив единомышленников, присутствующих здесь. Всех просили соблюдать конспирацию и всячески способствовать безопасности претендента на императорский трон. Сам Михаил таинственно молчал.

Детали беседы на вотяцком языке оба собеседника на допросах излагали совершенно по-разному. По версии Поздеева, священник уговаривал его открыться в своем происхождении ему одному, как священнику и лицу вполне верящему ему, обещал полное содействие и просил переехать в его собственный, более просторный и посему более подобающий его сану дом, а легенду о восшествии на престол выдумал сам. По версии Ившина, он ни на минуту не поверил незнакомцу, даже тогда, когда тот показал свои фотографии в окружении членов императорской фамилии, и никаких слухов не распространял, а посему и не несет за них ответственности. Впрочем, слухи начали действительно распространяться, и как на источник информации местные жители обычно указывали именно на священника Петра. На следующий день таинственного приезжего видели в церкви, где он уже стоял не вместе со всеми, а отдельно на хорах. И хотя одет был незнакомец в обычный костюм, между людьми стали поговаривать, что это подлинно князь Михаил.

Из Троицкого Михаила Поздеева и Марию Соловьеву Дмитрий Назарович Головин увез в Каменск. Там он получил шапку и шарф, пожалованные с «княжеского» плеча, и три рубля от его спутницы. Далее «великий князь» и монахиня поехали одни. Путь их лежал в Свердловск.

Поездка была задумана еще в Троицком. Своей спутнице Михаил сказал, что должен встретить «гостей» из белогорских пещер, и хотя не уточнял, кто это, но таинственный вид самого «великого князя» заставлял предполагать скорую встречу с высокородными особами. Мария Соловьева со своей стороны намеревалась посетить игуменью Магдалину, у которой, по туманным слухам, бывали какие-то неизвестные люди.

Сюжет дальнейшего был лихо закручен бывшим «артистом Императорских театров». На свердловском вокзале он оставил наивную и доверчивую двадцатисемилетнюю Марию, приказав ждать его, сам сел в автомобиль и уехал. Вернувшись через час, Михаил сообщил, что дела обстоят скверно, что он побывал у игуменьи Магдалины и выяснил, что «гости» не приехали, а в «пещерах» все арестованы. Насмерть перепуганной монашке Михаил великодушно купил билет на поезд и порекомендовал скрыться не медля. Уговаривать дважды Марию не пришлось. Сам же Михаил исчез в неизвестном направлении, бесспорно найдя удачную развязку детектива, в который иначе пришлось бы вводить новых действующих лиц.

Это была вершина карьеры «великого князя». Дело, начинавшееся мелким надувательством с целью получения небольших средств к существованию, внезапно перешло в разряд политических. Михаил понимал, что роль претендента на царский престол ему явно не по плечу, но законы жанра были непреклонны. За ним тянулся шлейф славы князя, и старые, отработанные легенды, кормившие его много лет, невольно приобретали новый смысл. В «пещерах» вместо святых старцев оказались неведомые особы царского рода, а сами поездки любопытного Михаила с целью разыскать царевен, наследника, царя в свете перспективы скорого восшествия на императорский трон с помощью иностранных держав приобретали совсем иной смысл. Новые знакомые стали тяготить и пугать Михаила. Чрезмерно деловой поп Иаков, активно промышлявший распространением фотографий и сбором средств уже на самого «Михаила Романова», вызывал опасения. После очередного тура по деревням между Иаковом и Михаилом произошло бурное объяснение, в результате которого Михаил заявил, что он не желает участвовать более в обмане, и предложил Иакову впредь обращаться к услугам не его, «великого князя», а к самому «царю Николаю», раз уж тот навещал прозорливого священника. Компаньоны расстались, затаив злость и разочарование друг в друге.

Слава «великого князя» достигла ушей осведомителей ОГПУ. 12 мая 1927 года был объявлен розыск «Михаила Романова». Сам он, впрочем, не ведал об этом, продолжая разъезжать по монастырям, церквям, месяцами живя в деревне Посад Оханского района. Судьба хранила авантюриста: летом 1927 года он ушел буквально из-под носа милиции в Каслях, уже идущей по его следу.

Но любопытство не давало покоя Поздееву. В начале октября, получив письмо от своего знакомого о том, что в Свердловске должны появиться княжна Ольга и царевич Алексей, он без денег отправился в путь, намереваясь по дороге кое-что получить у кунгурских монашек, и там-то, в Кунгуре, был опознан и арестован.

В тюрьме Михаил Поздеев был чрезвычайно активен. На допросах говорил много и охотно, собственноручно писал показания, называл массу имен, адресов, подробностей. Часто сам изъявлял желание дать показания. На допросах суетился, стремился угодить следователям и угадать, какая еще информация может им пригодиться. Но произвести благоприятное впечатление не смог, как ни старался. Мошенническая сущность арестованного была абсолютно ясна. Через месяц после задержания Поздеева, 12 ноября 1927 года, сочтя основную последовательность событий уже установленной, следователи послали запрос в Москву, предлагая рассмотреть это дело гласно, в виде показательного процесса, поскольку фигура главного обвиняемого совершенно одиозна. Однако ОГПУ при Совнаркоме было не склонно лишний раз привлекать интерес к судьбе царской фамилии в какой-либо форме и предписало вести расследование и выносить приговор в обычном для политических дел порядке. По завершении следствия судьбу Михаила Поздеева во внесудебном порядке решала Тройка ОГПУ.

Арестованный каялся в своих ошибках и обещал быть «верным всей СССР», если доведется выйти на свободу, суля «компетентным органам» свою всяческую помощь: «если я услышу от ково что или увижу или узнаю кто против Власти что заговорит и сделает то в тот час же буду доносить куда объяснят». Пока же доказывал свою полную искренность и готовность доносить прямо в тюрьме. Условия содержания арестованных были далеки от предписанных: обвиняемые по одному делу сидели в соседних камерах, периодически встречались друг с другом и обменивались информацией о своих показаниях. Несколько таких встреч между Михаилом Поздеевым и священниками Петром Ившиным и Иаковом Кашиным посеяли глубочайшую антипатию между недавними компаньонами в деле восстановления монархии в России. Священники полагали приличествующим для «великого князя» взять всю вину на себя, как и подобает особе высокого рождения и предназначения, но Поздеев вовсе не метил в герои и не собирался проявлять благородство, предпочитая распределить груз ответственности между всеми активистами. Он твердо стоял на том, что инициатива фотографирования в княжеском костюме принадлежит Кашину, а слухи о восшествии Михаила на царский престол в ближайшем будущем исходят от Ившина. Содержание встреч с недавними партнерами в застенках ОГПУ он немедленно доводил до сведения следователей. Священники же, совершенно разочарованные в «великом князе», начали отказываться даже от своих первоначальных показаний, сваливая всю вину на Поздеева. Финал величественного замысла оказался грубым и подлым, а исполнители главных партий явно не соответствовали взятым на себя ролям.

Давая оценку этого дела, следователи произвели анализ той социальной среды, в которой появилась фигура самозванца. Среди выболтанных Поздеевым имен оказалось 26 монахинь, 4 священнослужителя, 9 крестьян и 1 учительница. Большинство крестьян принадлежали по своему имущественному статусу к середнякам.

По словам известного русского историка В. О. Ключевского, «у нас с легкой руки первого Лжедмитрия самозванство стало хронической болезнью государства», однако и у этого явления были свои пики и падения. В некоторые периоды истории, например, во второй половине XVIII века, число одновременно существовавших самозваных претендентов на имя одной и той же царственной персоны могло доходить чуть не до десяти человек. Но никогда, пожалуй, не было их столько, сколько в двадцатые годы ХХ века.

Только в одном деле Михаила Поздеева упоминается 4 «царевича Алексея», 2 «княжны Марии», 2 «княжны Ольги», 2 «княжны Татьяны», 2 «великих князя Михаила», 1 «княжна Анастасия», царь Николай, царица, князь Вячеслав, некие Андрей Иванович и Гриша «непростого рода», всего 18 человек. И это еще не все, органы ОГПУ ранее 1927 года выявили группу «князей» в Барнауле, Смоленской и Тверской губерниях.

У каждого явления есть свои причины, и подобный расцвет самозванчества в России тоже имел свои корни. За появлением самозванцев всегда стоит осознание, иногда отчетливое, иногда смутное, несправедливости существующего строя и вера в некого избавителя, чудесно спасшегося и способного свершить перемены. Вера эта сродни религиозной, и даже во многом произрастает именно из религиозных чувств, которым всегда присуща вера в возможность чуда, в его непредсказуемость и всемогущество. Не случайно, что именно среди монашества нашлось более всего сторонников «великого князя», не случайно, что Михаил Поздеев действовал как самозванец исключительно в религиозных кругах: в условиях усиливающегося натиска советской власти против церкви в конце 20-х годов верующие все острее ощущали безысходность своего положения, монашеству же вообще не было места в новых условиях. Чем безнадежнее становился окружающий мир, тем исступленнее ждали избавителя, Мессию, а насмешка истории выводила в этой роли мелких мошенников типа Михаила Поздеева.

Как и в любого самозванца, одни люди верили в подлинность «Михаила Романова», другие сомневались, но хотели верить, третьи просто использовали такую веру. Оказавшись в тюрьме, сам Михаил Поздеев, вынужденный отвечать на вопросы о роли тех или иных лиц в его деле, четко развел эти три категории. Нет, он не желал пострадать за идею, взяв всю вину на себя, он и не нес в себе ярко выраженной идеи, но в последнем допросе постарался обелить в глазах следователей людей, не ведавших о его легенде и полностью невиновных, указать на искреннюю доверчивость других и только двух человек – священников Иакова Кашина и Петра Ившина – обвинить в явном пособничестве и даже идейном руководстве своей авантюры.

Среди множества ролей, сыгранных Михаилом Поздеевым, последняя и самая большая роль «великого князя» оказалась ему явно не по плечу. Он был не в силах исполнить последний, трагический акт этой пьесы, взяв на себя всю вину, как того требовала даже не роль великого князя, а роль самозванца. Он не готов был даже отстаивать версию об истинности своего высокого рождения. Этого короля действительно во многом сыграла свита, и без нее он был никем.

Заискивая перед следователями, Михаил Поздеев не стеснялся предстать пред ними даже более циничным исполнителем своей роли, чем был на самом деле. «Согласился я выдавать себя за князя лишь потому, что хотел узнать действительно ли на самом деле они живы (т.е. эти князья и княжны) и сообщить об этом куда следует», – уверял он следователей. Но ему не верили: мелочная трусливая натура обвиняемого сквозила во всех его словах и поступках, вызывая брезгливость даже у людей, без терзаний совести каравших людей за любое отклонение от навязываемой советской идеологии. Впрочем, в будущем он еще смог подвизаться в качестве осведомителя и в лагерях, где отбывал срок, и на воле.

Большинство проходящих по делу Поздеева после допросов было отпущено на свободу, но девять человек, включая самого Поздеева были признаны виновными в антисоветской агитации. Приговор относительно семи человек был вынесен 16 марта 1928 года: Яков Перевалов и Дмитрий Головин освобождены из-под стражи по амнистии, срок содержания под арестом был зачтен им в срок наказания; престарелая каслинская монахиня Валерия Пономарева, собиравшая деньги для Поздеева и утверждавшая, что живы княгини Ольга и Анастасия, тоже была освобождена из-под стражи, но на три года лишена права проживания на Урале и еще в 6 городах страны; священники Иаков Кашин, Петр Ившин, монахини Мария Соловьева и фотографировавшая Поздеева в костюме князя Матрена Узких были приговорены к трем годам заключения в Соловецком концлагере. Вторая из фотографировавших «князя» монахинь Пелагея Брылина 18 мая 1928 г. была приговорена к 3 годам ссылки в Казахстан. Приговор Михаилу Поздееву был вынесен 7 мая 1928 года: 5 лет концлагерей. По иронии судьбы, и он оказался в Соловецком лагере, где снова встретился со своими подельниками, уже окончательно дискредитированный и опозоренный в их глазах.

8 апреля 1996 года все лица, осужденные по данному делу за антисоветскую агитацию, реабилитированы.

Приключения самозванного князя после приговора 1928 года не закончились. Но это – сюжет отдельного рассказа.

1. При написании статьи использованы материалы следственных дел: Государственный архив административных органов Свердловской области. Ф.1. Оп.2. Д.17392 (там же находятся и оригиналы приведенных выше тюремных фотографий); Государственный архив Российской Федерации. Ф.Р-10035. Оп. 1. Д. П-743, П-43317; Центр документации новейшей истории Оренбургской области. Ф.8003. Оп.7. Д.21144. Т.1-2.; УФСБ по Челябинской области. Д. П-4351 (там же находится оригинал приведенной выше фотографии П.Брылиной). Сокращенный вариант статьи был опубликован: Нечаева М. Лжекнязь // Уральский следопыт. 1998. № 3–6. С.15–19.