При цитировании и ссылках на данную электронную публикацию указывать:

Нечаева М. Ю. За стенами древней обители. Четыре века истории Верхотурского Николаевского монастыря. Екатеринбург, 2000. С.__ (http://atlasch.narod.ru/)

Кто они — верхотурские монахи нового времени? [1]

\С.36\

К 50-м годам XIX в. численность верхотурской братии наконец достигла штатной нормы и даже превысила ее. В 1851 г. в обители жили 19 человек, на 6 больше нормы. Впрочем, штатное количество мест не являлось незыблемым барьером: законодательство предусматривало его превышение, но за счет средств самой обители, без казенного содержания.

Братия не преминула обратиться к властям с просьбой возвести их обитель в более высокий второй класс, которому полагалось иметь 18 штатных мест – это соответствовало настоящей численности насельников. Аргументировали монахи свое прошение тем, что «к Почившим мощам Св. Праведнаго Симеона стечение богомольцов бывает весма в большом количестве и богомольцы служат молебны Христу Спасителю, Божией Матери, угодникам Божиим и паче Св. Праведному Симеону простыя, и с Акафистами и при большом стечении заказывают почти каждодневно и ранние обедни; все это при малом количестве братствующих выполняются требования богомольцов с большим трудом и даже с остановкою» [2].

Ходатайство было удовлетворено резолюцией императора от 17 июня 1853 г. Впрочем, особых материальных выгод от этого монастырь не получил: на добавленные 5 мест казенного жалования отведено не было, поскольку правительство сочло обитель достаточно состоятельной.

\С.37\

По мере строительства новых храмов, требующих все большего числа братии для церковных служб, количество монастырских насельников постепенно увеличивалось, но вплоть до 90-х гг. не превышало 25–30 человек. Среди них по-прежнему большинство составляли выходцы из духовного сословия. Монахи были заняты в основном церковными службами, а послушники – гостиничными делами, некоторыми хозяйственными работами, прислуживанием «старшей братии» – иеромонахам и иеродиаконам. Такое разделение труда, наличие прислуги из числа послушников, конечно, спорно с точки зрения идеала монашества, но законодательством того времени вполне допускалось, и в Николаевском монастыре существовало, что подтверждается отчетами, составленными настоятелями обители. Так, в отчете за 1873 г. читаем: «А при уборке сена в Верхотурском монастыре все участвовали в работе, кто переворачивал подкошенную траву, по распоряжению казначея, кто сгребал ее в свое время, а кто помогал в складывании сена в стога; а зимою все послушники топили печки у старцев и настоятеля, подметали полы, приносили воду, и по временам пищу из трапезы, каждый своему старцу, к которому он назначен был служить, как сын отцу» [3].

Основные доходы монастырю приносили церковные службы, исполняемые по просьбам паломников, их пожертвования, плата за гостиницу и т.п. Церковные подаяния делились между служащими иеромонахами, иеродиаконами и послушниками, исполняющими обязанности дьячков и пономарей, сообразно их сану, как это было принято во всех приходских церквях. Естественно, доходы иеромонахов значительно превосходили доходы простых послушников, к тому же, монашествующие получали и штатное жалование, что еще более увеличивало неравенство. Упорные требования церковных властей ввести в обители общую трапезу для всех монахов и послушников, видимо, в конце концов принесли плоды, хотя это не мешало инокам «по временам» трапезничать у себя в кельях. Остальное же – одежду, книги, келейные вещи – каждый приобретал сам, сообразно своим средствам. Такие монастыри назывались необщежительными.

Девятнадцатый век дал России много истинных христианских подвижников, слава о которых разошлась по всей стране. В лучших обителях возродилось старчество – особая форма духовного наставничества. Паисий Величковский, Серафим Саровский, оптинские и валаамские старцы почитались всеми. Верхотурские настоятели не могли не сравнивать братию своего монастыря с такими высокими образцами. Обычно в отчетах они из года в год писали что-нибудь типа: «кроме неважных случайностей, обыкновенно исправляемых на основании правил монастырских, братия обители вообще оказывались соответствующими своего звания в возможно строгом исполнении монастырского устава и соблюдении установленного порядка» [4], после чего приводили два-три примера особенно часто отступающих от правил иноческого поведения монахов и послушников. Обычно упоминались проступки, связанные со злоупотреблением спиртным – давним пороком, слишком распространенным на Руси, в том числе и среди монашества.

\С.38\

Иногда в отчетах мелькала некоторая тоска по идеалу: «Не было в 1873 году может быть в числе их аскетов, – в собственном смысле, подвижников, подобных святым, человекам первых времен христианства; но в подражателях или ревнителях примерам их не было недостатка» [5].

В целом, образ жизни в обители вполне удовлетворял монахов. Вероятно, и послушники не проявляли недовольство, по крайней мере, таких жалоб не зафиксировано. При огромном стечении паломников в обитель желающих принять в ней постриг тоже было, надо полагать, немало. Но численность братии была невелика – столько, сколько требовалось для проведения церковных служб и подсобных работ, не более. В 1861 г. в России отменили крепостное право, и основной барьер, ограничивающий возможность поступления в обитель крестьян, уже исчез. Но большинство верхотурской братии – по-прежнему из духовного сословия. Что же, крестьяне не желали становиться монахами? Или их не принимали, не испытывая нужды в увеличении числа насельников при уже сложившемся образе жизни? Последующие события дают ответ на этот вопрос.

Светские и церковные власти еще с начала XVIII в. считали более предпочтительным общежительный тип монастырей, такой, где общими были не только трапеза, но и одежда, обувь, келейная утварь, где монашествующие не могли самостоятельно торговать изделиями своего рукоделия, где все имущество, которым располагал тот или иной монах, становилось собственностью всей монашеской общины, где не было персонального жалования каждому монаху и послушнику, а нужды их удовлетворялись по мере надобности из монастырской казны. Однако жестких мер к изменению порядков в уже существующих необщежительных обителях, к которым относился н Верхотурский Николаевский монастырь, не предпринимали, ограничиваясь периодическими напоминаниями о желательности таких перемен.

Первая попытка ввести общежительные порядки в Николаевской обители была предпринята в 1869 г., но встретила резкое противодействие со стороны братии, и, поскольку правительство еще не проявляло упорства в своих намерениях, все в монастыре осталось по-прежнему. Но время шло, и новые монастыри, которые появлялись на Восточном Урале, изначально строились на принципах общежития. Лишь обители, возникшие в прежние времена, придерживались иных порядков. На фоне остальных они смотрелись все более контрастно.

\С.39\

В конце XIX в. позиция властей по этому вопросу стала более жесткой. В 1893 г. Синод повелел перевести обитель с 1 января 1894 г. в разряд общежительных, не спрашивая мнения ее обитателей. Перемена мотивировалась тем, что «Верхотурский монастырь, и по самому положению своему в Приуральском крае, зараженном расколом, и по благоговейному почитанию нетленных и многоцелебных мощей Св. Праведного Симеона, почивающих в сей обители и ежегодно привлекающих под ея кров многия тысячи православных паломников из близких и отдаленных мест, требует особливой попечительности о внутреннем духовном его благоустроении, дабы служить твердым оплотом православия на Урале и подавать назидательные уроки веры и благочестия притекающим в обитель богомольцам» [6].

Итак, введение общежития должно было, по мысли законодателей, привести к улучшению морально-нравственного состояния братии. Мнение это было небеспочвенно. Церковные и светские власти на протяжении столетия имели возможность сопоставлять духовное благоустройство общежительных и необщежительных монастырей.

Как восприняли этот указ в Николаевском монастыре? Без особого энтузиазма, но с христианским смирением. В ответе настоятеля Макария читаем: «не смотря на такие не вполне благоприятствующие общежительству иноческому условия, как пригородное положение сего монастыря и множество бывающих в оном для поклонения нетленным мощам св. Праведнаго Симеона богомольцев, душеспасительное общежитие принято будет здесь с совершенным послушанием» [7].

Готовя обитель к переменам, игумен Макарий сразу стал говорить о необходимости пополнения ее численного состава. Аргументация была весьма показательна: настоятель полагал, что иной порядок распределения церковных доходов, без их непосредственного разделения между иеромонахами и иеродиаконами, приведет к меньшему их усердию по службе, а следовательно, для выполнения церковных служб потребуется больше монашествующих, чем прежде. Общность трапезы, одежды и обуви тоже воспринималась насельниками монастыря как лишние заботы: теперь нужны отдельные люди, которые будут всем этим заниматься. Мысль о том, что можно перераспределить обязанности среди наличного состава, вероятно, была отвергнута братией. На первое время они просили и о некоторых послаблениях: предполагали привлекать впредь вольнонаемных рабочих и певчих, «пока не будут таковые из числа братии».

\С.40\

Игумен Макарий скромно оценил свои способности в деле столь серьезного преобразования. Он никогда не жил в общежительном монастыре: в Верхотурскую обитель его перевели в 1890 г., до этого Макарий был настоятелем Далматовского Успенского монастыря, также необщежительного, которым, кстати, продолжал управлять одновременно с Верхотурским. Поэтому в ответ на синодальный указ о подготовке к введению новых порядков, игумен сразу написал, что и он, и остальные монахи обители полагают необходимым назначить сюда опытного инока из какого-нибудь общежительного монастыря России. Предложение было сочтено церковными властями весьма здравым, настоятелем общежительной уральской обители назначили иеромонаха Валаамского Спасо-Преображенского монастыря Иова, возведенного для этого в сан архимандрита. Макарий, впрочем, до его приезда не дожил: он умер 26 августа 1893 г.

Валаам в конце XIX в. был одной из наиболее почитаемых в России обителей. Там процветали все формы монашеской жизни: общежительной монастырской, скитской, отшельнической; глубокие корни имело старчество; был опыт совмещения приема многих тысяч паломников с соблюдением общежительных норм, что казалось столь трудной задачей для неподготовленной верхотурской братии. Иов много потрудился для Николаевского монастыря: имея навыки организации хозяйственной деятельности монашеской общины (на Валааме он был экономом), архимандрит Иов устроил еще один братский корпус, слесарную мастерскую, различные подсобные строения, расширил молочное производство, благоустроил скотный двор, позаботился об иконно-книжной лавке. Даже устроил хозяйственным способом (собственными силами обители) водопровод, явно позаимствовав идею и техническое исполнение с Валаама, где до настоящего времени вспоминают о нем, как о местной достопримечательности.

Настоятель Иов дал верхотурской братии первые уроки жизни по общежительному уставу Коневского монастыря, определенному в качестве нормы для Николаевской обители. Коневский монастырь, как и Валаамский, находился на Ладожском озере, и порядки в нем Иов знал непонаслышке. Кстати, Коневская обитель тоже была местом паломничества, поскольку в ней хранились мощи ее основателя преподобного Адриана, жившего в XIV в., и устав, составленный в 1818 г. и еще в 1824 г. разосланный по всем монастырям России как один из лучших для того времени, был максимально приспособлен к условиям приема многочисленных богомольцев, что было очень актуально для Верхотурья. Рассказы настоятеля о валаамских старцах не могли не вызвать глубоких размышлений у насельников уральской обители и стремления последовать их примеру. Однако для самого Иова родной обителью оставался Валаам, и, достаточно потрудившись в возложенной на него должности, 22 мая 1899 г. он получил у Синода разрешение вернуться на Ладожское озеро на покой, ссылаясь на расстроенное здоровье. Вместе с ним уехал и иеромонах Илларион, ближайший сподвижник, прибывший с ним с Валаама и исполнявший в Верхотурском монастыре обязанности казначея.

\С.41\

Валаамские монахи успели внушить к себе глубокое уважение своим уральским собратьям. Когда после увольнения на покой архимандрита Иова насельники Николаевского монастыря стала выбирать нового настоятеля (а эта традиция тоже была основательно забыта, поскольку практиковалась только в первые годы существования обители в XVII в.), их выбор остановился на иеромонахе Арефе, еще одном валаамском иноке, прибывшем с Иовом в 1893 г.

Настоятель Арефа – фигура очень показательная для того времени. По происхождению – крестьянин, хотя и не из бедных, родом из Орловской губернии, в миру – Афанасий Тихонович Катаргин. Получил образование в начальном училище. На Валаам пришел еще в юности, постриг принял незадолго до перевода на Урал, в 1893 г. В Верхотурской обители сразу по прибытии в декабре того же года рукоположен в иеродиакона, а в октябре 1895 г. – в иеромонаха. Имел репутацию строгого аскета, скромно нес послушания свечепродавца и заведующего монастырской библиотекой. Став настоятелем и получив в 1900 г. сан игумена, а в 1902 г. – архимандрита, Арефа продолжил дела настоятеля Иова: построил два двухэтажных братских корпуса, завел живописную, переплетную, портную, ризошвейную, сапожную, столярную мастерские, малярную, новые ледники, кладовые, хлебопекарню, каменный конный двор, начал строительство здания для церковно-приходской школы. Обустроил заимку на Актае. Не забывал и о библиотеке: сделал для нее особое помещение. И, спасибо от историков, привел в должный порядок монастырский архив, сохранившийся до сих пор.

\С.42\

Все это – за четыре с небольшим года. Скончался настоятель Арефа 15 мая 1903 г. в возрасте 38 лет и был погребен здесь же, у алтаря Преображенского храма. К тому времени там имелась еще одна могила монаха с Валаама – схимонаха Илии (в миру – Ивана Алексеевича Чеботарева), скончавшегося 4 декабря 1900 г. и являвшего при жизни пример истинно валаамского старчества: за духовным советом к схимнику обращались богомольцы из различных социальных слоев.

Впрочем, валаамский опыт приживался непросто и сам по себе был неоднозначен. Уже после смерти архимандрита Арефы выявилась его непунктуальность в финансовых вопросах: в его келье обнаружилась крупная сумма неучтенных денег, а ревизия показала, что многие монастырские постройки были возведены за счет таких же неучтенных, как их тогда называли, «верховых» сумм. И хотя все средства настоятель Арефа тратил только на нужды обители, обнаруженные обстоятельства вызвали очень неприятный осадок у епархиальных властей. Почтение, выказываемое Арефой старцам, некоторые насельники обители воспринимали как предпочтение, не совместимое с нормами монастырского общежития, своеобразный фаворитизм. Избранные после Арефы настоятели – Евгений (Кибардин) и Ксенофонт (Медведев) – извлекли уроки и наладили финансовую отчетность.

Еще в 1913 г. в Верхотурском монастыре жил один из валаамских иноков. Монах Неофит (в миру – Николай Бельтехин), из мещан города Торжка Тверской губернии, получивший домашнее образование (навыки чтения, письма, начала Священного Писания). В обитель на Ладожском озере он поступил 9 апреля 1894 г., через три месяца переведен на Урал, в Верхотурье, через полгода, 12 января 1895 г. принял постриг, спустя еще десять месяцев был рукоположен в иеродиакона, а 24 октября 1900 г. – в иеромонаха. Через два года по его желанию был перемещен в Тверскую епархию, в Нилову пустынь, где вскоре ему поручили исполнять обязанности казначея. Но о Николаевском монастыре у него сохранились добрые воспоминания, и, пожив в пустыни, он в 1906 г. попросился обратно на Урал. «Качеств очень хороших, к послушанию способен и усерден» – так отзывался о нем верхотурский настоятель.

Готовясь к переходу на общежитийные правила в 1893 г., игумен Макарий полагал, что в ближайшем будущем численность братии достигнет 40 человек. В действительности количество монашествующих и послушников за несколько лет увеличилось значительнее: к 1907 г. их было уже 169 человек, к 1913 г. – 190.

За счет кого произошло столь существенное пополнение? В 1907–1913 гг. 76% братии монастыря составляли выходцы из крестьянства, 12% – из мещан и купцов, 7% – из солдат, на духовенство приходилось всего 3%, и оставшиеся 2% – на все остальные социальные группы. Дворян в числе насельников обители не было.

Все вернулось на круги своя. Как только были сняты искусственные преграды к поступлению в обитель, ее основной состав снова стал крестьянским. А это имело большие последствия, которые верхотурские монахи и не предвидели, переходя на общежитие.

\С.43\

Прежде, до 1894 г., уход в монахи для священников, диаконов, дьячков, пономарей, молодых выпускников духовных училищ и семинарий был как бы продолжением их церковной службы. Все несвойственные для духовенства обязанности возлагались на наемных работников и небольшое количество послушников, не обученных участию в церковном богослужении. Штатное жалование от государства и подаяния за службы делились между монахами и поступали в личное распоряжение каждого. Теперь, с введением общежития, жалование было ликвидировано, а все средства от богослужений, заказываемых богомольцами, шли в общую казну обители. Монах или послушник, поставленный на послушание в церковь, стал мало отличался по своему статусу от собрата, занятого на обслуживании гостиниц, на пасеке, на скотном дворе или в любой мастерской, равно необходимых для процветания обители. Для монастыря стал ценен не только священник, но и крестьянин, умеющий работать по хозяйству, владеющий ремесленными навыками.

Мощный приток крестьянства, менее образованного, но более приученного к общинным формам жизни и труда, постепенно менял систему ценностей в монастыре. Послушание, готовность исполнить любую работу ради служения Богу все больше начинают цениться в обители. Усердие, искреннее исполнение обетов могло быть вознаграждено лишь постригом послушника, а далее – возведением в сан иеродиакона и иеромонаха. Снова обрело смысл понятие искуса – испытания твердости намерения принять постриг, и монашеский, иеродиаконский и иеромонашеский сан снова стал восприниматься не как логичное продолжение должности, занимаемой до прихода в монастырь, а как признание усердия в исполнении иноческих обетов. И это усердие как для бывшего священника, так и для бывшего крестьянина оценивалось по одной шкале.

\С.44\

Вне всякого сомнения, многих в Верхотурский монастырь приводило желание быть рядом с мощами праведного Симеона. В обитель поступали, дабы принять здесь постриг, люди из самых отдаленных уголков России. Узнать о Николаевском монастыре они могли лишь благодаря славе о почивающих в нем мощах.

Верхотурский монастырь был прежде всего уральским: 70% его насельников в 1907–1913 гг. составляли уроженцы трех соседних губерний – Пермской, Вятской и Оренбургской. Из Пермской губернии чаще всего поступали послушниками жители Екатеринбургского, Камышловского и Верхотурского уездов.

В обители даже складывались своеобразные землячества: некоторые его насельники были так воодушевлены жизнью в монастыре, что привлекали своими рассказами людей из родных им мест (монахи и послушники редко покидали монастырь, но родственники и знакомые их навещали, да и письма, вероятно, из обители писали). Иначе как можно объяснить, что здесь одновременно жили по 4–9 человек из одного прихода или из одного селения? Так, если судить по сведениям 1907–1908 и 1912–1913 гг., родом из обычного сельского прихода Островновской волости Слободского уезда Вятской губернии были девять насельников Верхотурской обители. Первым в 1901 г. пришел Иван Малков, овдовевший 37-летний крестьянин, принявший через три года иночество под именем Иоанникия, ставший впоследствии иеромонахом и казначеем обители, несколько раз награждаемый епархиальным начальством и Синодом за свое усердие. Годом позднее в монастыре оказался и его сын Тимофей, которому тогда было 10 лет. В 1905 г. к ним присоединились Дмитрий (41-го года) и Андрей (16-ти лет) Ситниковы, по всей видимости, вдовец-отец с сыном, год спустя к ним добавился 9-летний Илья. В 1907 г. пришли еще трое: в августе Иван Возжаев (34-х лет), оставивший ради этого свою семью, в сентябре Иван Вяткин (24-х), в октябре Дмитрий Мильчаков (16-ти); в 1909 г. послушником стал Мелетий Бизяев, тридцатилетний вдовец, принявший впоследствии постриг и ставший монахом Мелетием.

Почитали Верхотурский монастырь и жители города Орска Оренбургской губернии. В 1899 г. в обители остались Михаил Осипович Воронкин, 65-летний вдовец, принявший постриг под именем Мисаила и окончивший здесь свои дни, и Николай Степанович Пихтерев (Пехтерев), также ставший иноком Нестором и усердно поработавший над возведением нового монастырского храма, за что получил в 1913 г. благословение епископа. Семь лет спустя, когда Николай Пихтерев уже принял монашеский сан, к нему присоединился его брат Иван и прожил в Верхотурье два года. Еще через три года, в 1909 г., в обитель поступил Прокопий Караулов, вдовец 54 лет, а в 1911 г. – шестнадцатилетний Павел Семенов, впрочем, последний прожил в монастыре не более года.

\С.45\

В Пермской губернии наиболее прочные духовные связи у Верхотурского монастыря установились с Колчеданской волостью Камышловского уезда и Верх-Юсьвинской Соликамского уезда. Волость (административное деление) территориально обычно совпадала с приходом, и, посещая одну и ту же церковь, люди делились впечатлениями о паломничестве к мощам Симеона, рассказывали друг другу известия о своих земляках-послушниках. Да и поступив в обитель, тяготели к духовному руководству хорошо знакомого им человека, раньше начавшего свой иноческий путь. Для уроженцев Колчеданской волости таким наставником и советчиком стал Иаков Устинович Подкин (в иночестве – Ириней), поступивший в обитель в 1900 г., а потом и Николай Семенович Тушков (в иночестве – Никодим), присоединившийся к нему двумя годами позднее и снискавший благодарность епископа за усердие, проявленное при возведении монастырского храма.

Большинство послушников, поступая в монастырь, действительно начинали привыкать к новой жизни, в которой не было места родственным отношениям. Но иногда в монастырь уходили целыми семьями: отец с сыновьями, братья. При монастыре с 1888 г. существовала церковно-приходская школа. Детей обучали грамоте, и они были рядом с родителями. Можно было не выбирать между религиозными устремлениями и отцовскими обязанностями. Чаще это происходило после смерти матери, но иногда еще при ее жизни религия брала верх над семейными узами, и тогда либо мать с дочерями тоже уходили в девичий монастырь, либо же, удалившись в обитель, отец семейства пребывал там во временном статусе, не имея возможности стать монахом: согласно древнему церковному законодательству, уйти в монастырь супруги могли по обоюдному согласию или же оформив развод, что в православии считалось нежелательным. Иногда сыновья были уже достаточно взрослыми и оказывались в монастыре не столько по воле родителя, сколько по единодушному с ним стремлению. Например, в июне 1912 г. в Верхотурскую обитель поступил послушником Игнатий Косенков, мещанин из города Кустаная, человек женатый и достаточно молодой (ему было 35 лет). Три с половиной месяца спустя к нему присоединился его отец Григорий Косенков, 65-ти лет, тоже связанный брачными узами. Григорий остался в монастыре, а Игнатий, прожив около года, вернулся к семье.

\С.46\

Родственников в обители никогда не ставили на одни и те же послушания, стараясь приучить к тому, что теперь их семья — вся братия монастыря. Не имел значения в обители и социальный статус человека в миру: происхождение, богатство, сословная принадлежность не давали никаких преимуществ в назначении послушаний, в сроке искуса, в принятии иноческого сана. Среди рясофорных послушников (это была промежуточная стадия перед принятием пострига), живших в монастыре в 1907–1913 гг., люди крестьянского происхождения составляли 82%, ровно столько же, сколько и среди удостоившихся иноческого сана. Чуть меньше их было в числе иеромонахов и иеродиаконов – 73%, но это было связано не с отсевом по происхождению, а с тем, что крестьяне чаще, чем мещане или представители приходского духовенства, были неграмотными, а проведение церковных служб – непременная обязанность иеродиаконов и иеромонахов – требовало хотя бы элементарной грамотности. Для принятия иноческого сана грамотность не имела никакого значения, и послушников, приходящих в обитель, не понуждали к самообразованию. В целом, 24% всех насельников обители были неграмотными, еще 4% – малограмотными, и 72% считались грамотными, то есть обладали начальными навыками чтения, письма, некоторыми познаниями в Священном Писании. Обычно они получали домашнее образование, не посещая никаких школ.

В монастырь поступали в разном возрасте – от совсем еще детей, которые сначала числились малолетними, потом незаметно переходили в категорию послушников, до стариков, которым было более восьмидесяти лет, чаще всего, однако, в возрасте от 15 до 29 лет, а в среднем – в 30 лет. По церковным правилам, закрепленным российским законодательством, срок искуса должен был составлять не менее трех лет, а возраст принятия пострига для мужчин – не менее 30 лет, хотя для вдовых священнослужителей и лиц с богословским образованием допускались послабления в этих требованиях. Впрочем, в Верхотурском монастыре в начале XX в. послушников, имевших право на льготные условия пострига, было немного. На практике срок искуса чаще всего колебался в пределах от четырех до семи лет, а в среднем составлял около семи лет. Желающих принять постриг было достаточно, и обитель могла позволить себе ужесточить требования, стараясь поднять авторитет иноческого сана и удостаивать им только достойнейших. В среднем, в Николаевской обители монахами становились в 40–41 год. Провести постриг можно было только с разрешения епископа, которому отправлялось не только прошение послушника, но и письменное согласие на постриг настоятеля монастыря и монастырского собора (совета), в который входили казначей, духовник, благочинный, ризничий и еще несколько монахов и иеромонахов, наиболее опытных и уважаемых в обители.

Искус – проверка себя: действительно ли твое призвание – иночество? Конечно, не все были готовы к другому образу жизни, поэтому первоначальный энтузиазм послушника через некоторое время мог пройти. Таких в обители не удерживали, они были вольны покинуть ее. Как правило, это случалось в первые год–два послушничества. Выше мы приводили много подобных примеров. Они подтверждают еще одну перемену в обители: принуждение к постригу ушло в прошлое, а это весьма способствовало улучшению нравственного климата в самом монастыре.

Примечания:

1. При написании главы были использованы: Баранов В. С. Летопись Верхотурского Николаевского мужского общежительного монастыря (Екатеринбургской епархии) в связи с историческим сказанием о житии, чудотворениях и св. мощах Св. Праведного Симеона, Верхотурского Чудотворца. Н-Новгород, 1910; ведомости монашествующих и послушников Верхотурского Николаевского монастыря за 1907, 1908, 1912 и 1913 гг. (ГАСО. Ф.603. Оп.1. Д.681, 688, 719, 731) и другие архивные материалы.

2. ГАСО. Ф.603. Оп.1. Д.299. Л.55-55 об.

3. Там же. Д.454. Л.128 об.

4. Там же. Д.462. Л.184 об.

5. Там же. Д.454. Л.16.

6. Там же. Д.545. Л.2-3.

7. Там же. Л.4.