Голикова С. В.

Культовые сооружения и места захоронения на горнозаводском Урале в XVIII–XIX веках

// Религия и церковь в Сибири. Вып. 9. Тюмень: МИ «РУТРА», 1996. – С.3—11.

В электронном тексте указана нумерация страниц печатного издания: \C._\.

© Голикова С. В., 1996.

Коммерческое использование и распространение в печатном виде, а также размещение в электронных библиотеках и изданиях без разрешения правообладателя недопустимы.

При цитировании и ссылках на данную публикацию указывать:

Голикова С. В. Культовые сооружения и места захоронения на горнозаводском Урале в XVIII–XIX веках // Религия и церковь в Сибири. Вып. 9. Тюмень, 1996. С.__ (http://atlasch.narod.ru/)

\С.3\

Вопрос: «Что происходит с человеком после смерти?» и ответ на него являлись органичной частью любой религии. Места погребения – пограничные зоны между тем и этим миром во многих культурах получили специальное оформление. Нередко эта маркировка включала в себя культовые сооружения. На примере Западной Европы Ф. Ариес показал, что взаимоотношения в паре «христианский храм – кладбище» менялись довольно часто и от раннего средневековья до наших дней прошли долгий путь развития. В российской историографии места погребения в основном интересовали не историков, а археологов. Базируясь на работе Ф. Ариеса, постараемся заполнить этот пробел на примере горнозаводского Урала XVIII–XIX вв. [1].

Специальным местом погребения были кладбища, расположение которых подчинялось давней традиции хоронить умерших под защитой церкви. Каждая приходская церковь имела кладбище, на котором погребала своих прихожан. По воспоминаниям отставного солдата Ивана Некрасова, служившего в 18 в. при Екатеринбургском заводе, его первая жена «там и померла и была погребена при церкви святой великомученицы Екатерины» [2]. Практика эта была общепринятой. Вблизи церкви хоронили в Сысертском, Полевском, Северском заводах. В Нижнем Тагиле хоронили при кладбищах Входоиерусалимской и Введенской церквей.

Раскольники, хороня своих умерших в лесах, еще раз нарушали церковные и гражданские правила. В Шайтанском заводе в 18 в. они совершали тайные захоронения в лесу близ селения, в 1820-е гг. для этого рыли могилы уже около скитов, заброшенных в лесной глуши. Могилы располагались в нескольких саженях от жилья, приготовлялись заранее и прикрывались сверху драньем [3]. Постепенно на месте единичных захоронений возникали раскольничьи кладбища, которые чаще \С.4\ назывались могильниками. Когда раскольникам и единоверцам разрешили создавать свои храмы и часовни, традиционные места их захоронений оказались удалены от этих культовых сооружений. В двух верстах от единоверческой церкви находилось единоверческое кладбище Васильевско-Шайтанского завода, на котором погребали и раскольников.

Отделение кладбищ от церкви произошло у православных по другим причинам. По мере разрастания заводских поселений кладбище вместе с церковью оказывались в глубине жилого массива. Кроме того со временем его территория переполнялась могилами. Контора Полевского завода уже в 1783 г. доносила, что «при копке могил нередко наталкиваются на прежде погребенные тела, от коих происходит самый тягчайший запах и опасно, чтоб (от чего, Боже сохрани) не последовало от того в людях какого вреда» [4]. Переполненные кладбища закрывались. В Северском заводе это произошло по указу Пермской консистории от 1842 г., в Сысертском в 1852 г. [5]. Сам указ о переносе мест захоронений от церкви «на особо отведенные кладбища» вышел уже в 1776 г. В нем гражданским властям было велено «иметь над священниками прямое смотрение, чтоб они умерших тела погребали на нарочно учрежденных для этого кладбищах» [6]. С этого времени ведет свое начало внецерковное кладбище в Полевском заводе. Кроме церковного было открыто еще одно кладбище в Сысертском заводе [7].

Организация захоронений и устройство этих кладбищ всецело находилось в ведении заводских властей. «Удобное место назначено и огорожено» было конторой Полевского завода. По утвержденному плану для устройства Сысертских заводов новое кладбище «назначено было в законном расстоянии от селения, на котором устроены были часовня и загородь, а также утверждены два безсменных сторожа, обязанных безвозмездно вырывать могилы для погребения мертвых тел». Жилье для них было построено на самом кладбище. Кладбище считалось вполне благоустроенным, если отведенное под него место было обнесено оградой – каменной, как в Сысертском, или деревянной, как в Васильевско-Шайтанском, или земляным валом, как в Северском заводе [8].

При церквах построенных во второй половине 19 в. производить \С.5\ захоронений не полагалось. Для выйских прихожан, чья церковь являлась к тому же погребальным склепом заводовладельцев Демидовых и была выстроена ими в 1846 г., место под захоронение отведено было по Кушвинскому тракту на северной окраине Выйского завода. С благоустройством этого кладбища не спешили. Только в 1898 г. оно было обнесено прочным заплотом и для кладбищенского сторожа построена изба [9]. Подобное отношение породило мнение о неухоженности православных кладбищ по сравнению с единоверческими и старообрядческими. «Православные кладбища, – писал Д. Н. Мамин-Сибиряк, – не отличаются особой поэтичностью: и место указано начальством, и могилы в запустении, и ни одной живой души вы не увидите на нем. Снесут покойника на такое кладбище, похоронят, поплачут над ним в девятый день да и позабудут. Совсем другое дело старые раскольничьи могильники – и место выбрано самое «приятное» и непременно с лесом, и надмогильные деревянные «голубцы» всегда в порядке, и всегда вы встретите здесь молящихся». Аналогичное мнение о местах захоронения представителей различных конфессий в Камбарском заводе высказал В. Ф. Предтеченский. Единоверческое кладбище, на котором хоронили также раскольников, было «отделено от окружающей местности каменной оградой с хорошо устроенными воротами и содержалось «опрятнее, лучше православного» [10].

С появлением внецерковных кладбищ быть погребенным при церкви стали считать за особую честь, которой родственники умершего добивались любыми путями. «Сысертские жители, – писал в 1857 г. управляющий заводами Кокшаров, – в случаи смерти кого-либо из их родственников всегда и неотступно просят дозволения хоронить на старом кладбище, представляя в основании своих просьб, что им хотелось положить усопшего близ Храма Божия» [11]. В результате вскоре возникла практика, погребать в церковной ограде «более известных лиц», либо тех, кто побогаче. В 1783 г. Полевская контора доносила на священника А. Смородинцева, что на новом кладбище он «хоронил, да и ныне хоронит, но только самых неимущих, а прочих, у коих остаются исправные и прожиточные наследники тех всех хоронит к церкви» [12]. Управляющий Сысертскими заводами видел еще один выход из создавшегося положения \С.6\ в перестройке кладбищенской часовни в церковь, о чем и просил в 1857 г. пермского архиепископа [13]. Разрешение ему было дано, но новые кладбища находились недалеко от старых, всего на расстоянии версты-полуверсты и оставались небольшими по размерам, а причины, по которым происходило закрытие кладбищ продолжали действовать. Вскоре после того как постройкой новой церкви место захоронения удавалось сделать престижным его нужно было переносить. Так, в 1880-е гг. священник Васильевско-Шайтанского завода сообщал, что кладбище опять находится «в черте селения, в линии с обывательскими домами, что весьма вредно в гигиеническом отношении» [14]. К тому же оно было переполнено могилами. На примере этого завода можно показать периодичность переноса мест захоронений: существовало кладбище более 60 лет и было уже третьим с основания завода. Подобное происходило и с кладбищами раскольников. В северо-восточной стороне Выйского завода находилось упраздненное древнее раскольничье кладбище. В конце 19 в. оно было совершенно заброшенным [15].

Могилы на кладбище рыли «по ряду». Их наземную часть оформляли в виде холмика. В некоторых заводах сверху его накрывали надгробием – «голбиком». На могилы полагалось ставить деревянные кресты, иногда с крышей. Священник Ирбитского завода, напротив, сообщал, что в его приходе устраивали могильные памятники с незаделанным верхом. По мнению жителей, во время второго пришествия это должно было облегчить умершему вызволение из могилы. В памятники врезали небольшие медные иконки [16]. Изредка сочиняли эпитафию, такую как у одного из жителей Васильевско-Шайтанского завода: «погребено в сем месте тело раба Божия Макария Чумакова, представившегося от сего света в вечное блаженство в 1827 г. в апреле месяце, в 12 числе. Жития его было 62 года» [17].

С кладбищем, могилами на нем и покойниками было связано много суеверий. Если рыбак хотел, чтоб в его сети ловилась рыба, он, по словам П. А. Шилкова из Шайтанского завода, должен был «ровно в полночь выйти из дома, не замеченным, идти на кладбище, по дороге ни с кем встречным не говорить, молитвы не читать, креста на себе не иметь. Зайдя \С.7\ на кладбище, дойти до церкви или часовни, стать лицом к алтарю и шагать «в задпятки», не оглядываясь, непременно на восток до первой могилы, перешагнув, отломить от креста щепку и положить в рот». Поступив так три раза, «идти в том же направлении до изгороди, у изгороди с последней могилы взять в мешочек горсть земли». Переложив щепки из-за щеки в этот же мешочек, можно было отправляться домой. Почему в приготовлении магического мешочка такое большое место отводилось кладбищу объясняют слова заговора, с которым рыбак привязывал его к своей снасти: «Как в могиле мертвец нем и глух и слеп лежит, так бы и у меня рыба сеть или невод не видела, а увидит не шевелилась бы и от него не отходила бы, как покойник не отходит от своей могилы». Придать свойства мертвеца требовалось не только рыбе. К этому приему прибегали также женщины, страдающие от побоев мужей. Они отыскивали могилу, в которой был похоронен мертвец, носивший тоже имя, что и муж, брали с нее землю, которую под заговор следующего содержания высыпали в стакан: «Как мертвяк лежит в могиле нем, глух, слеп, никого не видит и ничево не слышит, также бы и (имя мужа) был нем, глух, слеп, никого бы не видел и ничево не слышал, как у мертвяка руки не подымаются, уста не отворяются, язык не ворочается, так бы и у (имя мужа) на меня руки не подымались, уста не отворялись, язык не ворочался». Еще лучше было выдернуть из савана покойника нитку и под тот же заговор зашить ее в сорочку мужа. Этот магический прием, по словам П. А. Шилкова, «имеет страшное действие, сколько бы жена не была виновата, все будет благополучно» [18]. Следовательно, использование в магической практике кладбищенских и похоронных атрибутов было основано на вере в то, что умершие передают всему своему окружению: савану, в который завернуты, могилам, в которых лежат, намогильным памятникам, кладбищенским часовням и церквям, самому пространству кладбища, свои сверхъестественные свойства. И чем ближе предмет находится к покойнику, например нитка из савана, тем большей магической силой он обладает.

Похороны скоропостижно умерших имели свои отличия. Древние обряды, совершаемые с «заложными» покойниками нашли отклик у христиан, священной обязанностью которых \С.8\ было предание земле усопших собратьев. В Дедюхинском заводе тела людей, найденных замерзшими, убитыми, утонувшими, задавленными и тех, чьи имена не были известны, свозили в кладбищенскую часовню, носившую название «убогий дом» [19]. Подобные помещения, видимо, были принадлежностью и других кладбищ. Так, труп скончавшегося без свидетелей священника Сапожникова перед погребением доставили в избу, находившуюся на кладбище Ревдинского завода [20]. «По древнему обыкновению» к погребению этих лиц приступали всегда «в четверг седьмой недели по Пасхе» (то есть в Семик). Вместо отдельной могилы им полагалось общее захоронение. В Дедюхинском заводе оно делалось в виде огромной чаши, углубленной в землю.

С местами захоронения был также тесно связан поминальный культ. Чаще всего поминовение заключалось в посещении кладбищ, хотя можно было ограничиться церковью. Туда приходили с обрядовой пищей, в качестве которой чаще всего фигурировали яйца (на Пасху красные) и деньгами. Деньги, как и другие «подношения» раздавали нищим. Милостыня оказывалась «столь нескудной», что на нее могло существовать значительное количество кладбищенских нищих. Так, при Сысертском кладбище частными благотворителями было построено три избы, в которых жили нищенствующие калеки, престарелые и маленькие девочки, не имеющие родителей [21].

При первой же возможности стремились пригласить к могилам священников. В Семик на кладбище Дедюхинского завода не оставалось почти ни одной могилы, над которой не провозглашено бы было «со святыми упокой и вечная память» [22]. В целом поминальный культ был овеян печалью. В Ирбитском заводе пришедшие на могилы «творили плач» [23].

Главным поминальным днем православного населения являлась Радуница. Жительницы Березовского завода «устремлялись на кладбище помянуть своих отцов, матерей и братьев» уже накануне этого дня – в понедельник после пасхальной недели, а непосредственно в радоницу продолжали свое «трогательное усердие». «В Радуницу, – писал корреспондент РГО из Миасского завода, – дома одни только слабые, остальные – на Литургии», после которой все шли на «погост». Причт отправлялся туда при колокольном звоне с крестами и хоругвями.

\С.9\

После общей панихиды расходились по могилам родственников и знакомых, «наперерыв» прося к ним священников. «Редкая могила, – заключал наблюдатель, – остается без панихиды» [24]. В этот день жители Миасского завода приносили на кладбище красные яйца, раздавали милостыню нищим [25].

По бытовавшим в 18–19 вв. представлениям, живой и мертвый отличались только формой бытия. Перешедшие в иной мир продолжали существовать, только по другим законам, обычаям и порядкам. Поэтому к умершим продолжали относиться по-родственному. В Пасху с ними надо было «прийти похристосоваться», перед важным событием в жизни испросить благословение. Особенно важно это было для детей, собирающихся вступить в брак. Чтя заповедь: «Родительское благословение на воде не тонет и в огне не горит», молодые люди перед венчанием шли к своим умершим родителям [26].

Описывая усердие заводчан священники не упоминают о значительном вкладе старообрядцев в развитие поминального культа. Этот пробел помогают восполнить наблюдения Д. Н. Мамина-Сибиряка: «Раскольничьи «мастерицы» «говорят» свои «кануны по единоумершим» с таким жалобным причетом и поющей интонацией, что вчуже за сердце хватает. И такие хорошие эти женщины-раскольницы, так свято они блюдут всякую старину, а особенно дорогих им покойников. Торжественно-сосредоточенные лица, такие ласковые взгляды, какой-то молитвенный шепот – все это производит особенное впечатление. Может быть и православная баба пошла бы на свое кладбище, да только и делать ей там нечего: сама неграмотная, да и другие бабы тоже, не умеют и помолиться как следует, а знают всего-навсего одну радуницу, когда воют и убиваются за целый год. А раскольница все знает, весь порядок, как следует по-истовому на могилке молиться, да еще кацею (ручная кадильница) принесет с собой и везде сама покадит, всех родственников обойдет» [27].

В поминальном культе сохранялось деление покойников на обычных и «заложных». Из дня захоронения «нечистых» покойников семик превратился в день их коллективного поминовения. В Дедюхинском заводе колокольный звон с 12 часов дня созывал прихожан. Затем в сопровождении народа в больших лодках, украшенных крестами и хоругвями, священнослужители \С.10\ отправлялись на кладбище, расположенное на другом берегу реки. У древней часовни, вблизи общих могил, в которых хоронили «заложных», служили молитву об успокоении почивших. После панихиды на общую могилу выносили хранившейся в часовне древний стол, на который присутствующие «жертвовали» деньги и яйца [28].

ЕЕВ – Екатеринбургские епархиальные ведомости.

ПГВ – Пермские губернские ведомости.

ПЕВ – Пермские епархиальные ведомости.

Авторский | Региональный | Хронологический |
Структурно-конфессиональный | По направлениям деятельности